Песня Кахунши

Чамди улыбается. Странные они, эти брат с сестрой. Вчера только познакомились, а Чамди кажется, будто он знает их лучше, чем всех приютских ребят. В приюте он только Пушпу любил. Как она там, интересно? Чамди перед ней виноват – обещал прочитать сказку про голодную принцессу, а сам взял и убежал. Может, миссис Садык сможет объяснить Пушпе, что он должен был уйти.

– Пошли, – зовет его Сумди.

Чамди послушно шагает следом. На пути развалилась корова. Лежит и загораживает дорогу мужчине, который тащит кондиционер. Мужчина пытается согнать корову с места, но та и ухом не ведет.

– Мы куда идем? – интересуется Чамди.

– Попрошайничать.

– Попрошайничать?!

– Что вас так изумило, махараджа? Ты же говоришь, что живешь на улице. Чего тогда пугаешься? Это наш семейный бизнес.

– Я… А что делать надо?

– Для начала, выкладывай все как есть.

– Что выкладывать?

– Откуда ты взялся. Или я тебя по башке больной ногой стукну.

Пожалуй, и правда пора признаваться. В таком большом городе он без Сумди пропадет. Они подружатся, и Чамди расскажет Сумди про отца. Про то, что он хочет его найти. А вдруг эти двое будут над ним смеяться – особенно она? Вот если бы ее отца не сбило машиной, если бы он не умер, а просто пропал, Гудди ведь тоже надеялась бы его отыскать.

– Ну? Я тебя что, уговаривать должен? – не унимается Сумди. – Нам друг друга уговаривать незачем. Вон врагов будем уговаривать, тех, которые на такси катаются.

– Я из приюта.

– А что такое приют?

– Ты правда не знаешь?

– Не-а, не знаю!

– Приют – это дом, где живут дети, у которых нет родителей. Сироты.

– Не, это место по-другому называется.

– Как?

– Бомбей. Чего ты улыбаешься, я серьезно. Бомбей наш дом, мы тут все кормимся как можем. А кормиться-то нечем. Не город, а блядь.

Чамди всегда коробило от таких слов. Койбои только так и говорили, но понятнее от этого не становилось.

– Что такое? – спрашивает Сумди. – Не нравится, как я Бомбей назвал?

– Нет, просто я…

– А, ты ругани не любишь?

– Ну да.

– Ничего, поживешь у нас пару дней – так на всю округу ругаться будешь! Ладно. Ну хоть признался, что ты не с улицы.

– Как ты догадался?

– Легко. У тебя все не так. Взять хоть зубы твои. Белые, ровные, ухоженные. Ты их небось чистишь.

– Чищу.

– А вот на мои посмотри.

Сумди широко разевает рот. Зубы у него выщербленные, неровные, один на другой налезает, как будто им места мало. И еще изо рта у Сумди воняет так, что Чамди поскорее отворачивается.

– В жизни зубы не чистил. Они у меня, конечно, гнилые и корявые – но руку я тебе перекушу в два счета! Ну, перекусить, может, и не перекушу, но сломаю запросто, только попробуй на меня наехать!

– Да я верю…

– И ведешь ты себя странно.

– А что не так?

– Как принц. Сначала думаешь, потом говоришь. А из меня слова сами льются. Как блевотина.

Мальчишки идут и болтают. Навстречу катит свою тележку продавец сока. Под стеклом лежат апельсины и сладкие мозамби. Сверху миксер с апельсиновым соком, а рядом – пирамидка из апельсинов. Чамди восхищенно любуется аккуратной пирамидкой и продавцом, который с цирковой ловкостью толкает тележку, не давая фруктам рассыпаться. Интересно было бы поглядеть на его тележку вечером. Наверное, красиво получается, когда в стеклянном кубе лампочка горит.

– Хорошо бы там было побольше машин, – рассуждает Сумди.

– Почему?

– Движение встанет, и у нас будет больше времени на светофоре. Тебе что, все разжевывать надо? Не можешь сам мозгами пошевелить?

– Но еще рано совсем.

– И что?

– Так рано пробок не бывает. В приюте мы только после полудня гудки слышали.

– Откуда он взялся, твой приют? Чему вас там только учили?

– Читать и писать учили.

– Ты что, грамотный? 

– Да.

– И гордишься этим?

– Очень.

– Ну и дурак! Какой в этом толк? Когда тянешь руку в окно такси, у тебя автограф просить не будут.

– А что надо делать?

– Надо изобразить, что ты страдаешь.

– Но мы и вправду страдаем.

– Эй, герой! Не забывай, ты в Бомбее! Здесь твоя правда никому не нужна. Главное – спектакль. Слезы. Заплакать сможешь?

– По заказу?

– Да ладно, шучу!

Сумди кладет ему руку на плечо и останавливается. Впереди они видят старика, он отпирает маленькую часовую мастерскую.

– Ну, значит, так. Побираться не стыдно. Мы с тобой ребята башковитые. Была бы у нас жизнь попроще, мы бы милостыню не просили. Но работу нам никто не даст, а жить надо. Так что ничего стыдного в этом нет.

Сумди теперь говорит мягче, чем прежде, но в то же время настойчивее.

– Значит, слушай. Заплакать очень просто. Слезы сами потекут. Я, например, думаю об отце, как его машиной сбило, как мама кричала и бежала к нему, как я в сестру вцепился, потому что испугался даже больше, чем она. Мы с ней к телу даже не подходили. Или думаю про Амму, как она по ночам сидит в темноте одна и рвет на себе волосы. Знаешь, я каждый день про это думаю и все равно плачу.

Сумди плюет на ладонь и приглаживает волосы, хотя приглаживать ему почти нечего. При солнечном свете шрам на лице еще темнее и страшнее, будто кожу с лица сдирали по кусочку.