Песня кукушки

— Да… Да, помню. — Триста погладила Пен по голове. — Ты так расстроилась, что не могла плакать, и была сама не своя. Ты даже спать не могла. И я помню… как однажды ночью сидела на твоей кровати и рассказывала тебе, что лягушка попала в лягушачий рай, где нет котов и где повсюду красивые пруды с лилиями. И будто лягушка просила передать тебе, что она счастлива и ни в чем тебя не винит, потому что ты хотела как лучше.

— И ты обнимала меня, пока я плакала, — пробормотала Пен. — А потом я уснула. Да?

— Да, Пен. — Триста вздохнула и перелистнула чужое воспоминание. — Но это была не я. Это была Трисс.

— Но… — Пен отодвинулась, чтобы заглянуть в глаза Тристы, в лице девочки сочетались решительность, отчаяние и мольба. — Что, если это была ты? Может, поэтому ты так хорошо помнишь? Может быть, потому что… — Она стала бормотать все быстрее и быстрее, словно опасаясь, что ее прервут. — …Потому что мы все время ошибались и ты не сделана из веток неделю назад, может, всегда было две Трисс, хорошая и плохая, и ты всегда была хорошей, а я просто отослала прочь плохую…

«О, Пен». Охваченная жалостью и досадой, Триста начала понимать, какую фантазию сочинила Пен в своей голове. Вот почему Пен то и дело называла ее «Трисс». Вот почему Пен хмурилась каждый раз, когда при ней заходила речь о спасении ее настоящей сестры, и почему она пыталась выторговать у Архитектора жизнь Тристы. Все это время Пен питала иллюзию, что на самом деле она не предавала свою сестру, а просто-напросто отослала прочь ее плохой вариант…

— Пен, — простонала Триста, и нежность боролась в ней с жалостью, — но это же чепуха. — Она крепче прижала Пен к себе. — Жизнь не настолько проста. Люди не настолько просты. Ты не можешь нарезать их на ломтики, как пирог, и выбросить то, что тебе не нравится. Трисс, проявившая сочувствие из-за лягушки, и Трисс, испортившая твой день рождения, — один и тот же человек.

— Но она меня ненавидит! — зарычала Пен. — И если она вернется, то расскажет маме и папе, что я натворила, и… меня отправят в тюрьму, или приют, или в школу…

Все верно. Если Трисс вернется, им придется столкнуться с реальностью. Пен больше не сможет притворяться перед самой собой и перед родителями, что она не виновата в похищении сестры. Ей придется расхлебывать последствия своего поступка.

— Трисс тебя не ненавидит. — Триста почти физически ощущала нити привязанности Пен и знала, что они тянутся к ней от отчаяния, как тонущий цепляется за соломинку. Теперь она обреченно осознала, что нужно порвать эти нити и протянуть их от настоящей сестры Пен, где им и место. — Когда я говорила с ней по телефону, она кричала на меня, спрашивала, что я с тобой сделала. Она не сердилась на тебя. Она беспокоилась о тебе.

Пен не нашлась что ответить и вместо этого зарыдала.

— Я не хочу в тюрьму! — наконец всхлипнула она. — Я хочу к мамочке!

— Я знаю, — сказала Триста, у которой не было матери. — Знаю.

Она продолжала укачивать Пен, а через несколько минут с неба стали падать снежинки.

Прикованные к шлюпке беглецы время от времени высовывали носы из-под одеяла, небо становилось все темнее. Сначала снежинки были крошечными, словно хлопья пепла, и таяли, едва коснувшись земли, оставляя лишь капли влаги. Несколько человек радостно распахнули окна, удивляясь капризам погоды. Но температура опускалась, и все окна снова наглухо закрылись. Ветер стих, и снежинки стали крупнее. Вскоре в воздухе затанцевали снежные хлопья размером с фартинг.[18] Первые опускались на землю и таяли, падая друг на друга. Следующие оставили серую слякоть. Но они все прибывали и прибывали, падая быстрее, чем таяли, и вскоре все окрестности заволокло белым. Девочки в шлюпке дрожали от холода, и Триста угрюмо радовалась, что у них есть одеяло.

— Я не допила чай, — трагически пробормотала Пен, когда из дюжин домов начали доноситься ароматы ужина.

— У нас нет денег, — напомнила Триста.

— Идет снег! Мы можем распевать рождественские псалмы, и нам дадут еду, если мы будем выглядеть достаточно жалкими. — Без дальнейших обсуждений Пен уперлась руками в дно причала, выталкивая лодку.

— Подожди!

— Ты сказала, что мы сможем выбраться из шлюпки, когда пойдет снег! — возразила Пен.

— Ладно, только будь осмотрительна и держись поближе ко мне! — Триста помогла Пен выбраться на причал, у младшей сестры затекли руки и ноги, и она пошатывалась. Трисс набросила себе и Пен на головы одеяло, словно плащ. — Давай закутаемся, чтобы нас не узнали.

У черного входа в кондитерскую добрая помощница поварихи протянула им несколько булочек с черной смородиной, сказав, что ей не следовало бы этого делать, но грех выбрасывать. Девочки стояли в переулке и поедали скудную снедь, наблюдая, как кружится снег. Редкие газовые фонари на улицах ожили и торжественно мерцали, вокруг каждого образовался ореол танцующих снежинок.

— Мне холодно. — Пен икнула, проглотив последний кусок булки, и уставилась в темноту. — Готова поспорить, вон те люди разрешат нам посидеть у огня.