Песня моряка

Внутри вигвама царили такие же суматоха и кавардак, как и снаружи. Все в спешке заделывали дыры и закрывали окна. Костровой, ломая растопку, разводил огонь. И синий дым с шипением клубами поднимался вверх. Малышня в ужасе прижималась друг к другу, а дети постарше расширенными от страха глазами наблюдали за всполохами молний, видневшимися через расщелины в стенах.

Пламя уже занялось и загудело, когда вождь внезапно поднял руки.

— Где Шула? — осведомился он.— Где моя дочь?

— И Имук? — вскричала старая бабушка.— Где мой маленький Имук?

— Может, его наконец забрал прилив,— предположила одна из жен вождя.— А вдобавок и нашу бедную дочь.

Но в этот момент в дверь вигвама кто-то постучал. Мужчины бросились отвязывать ремни. И в вигвам вошла вымокшая и дрожащая пара.

— Ах ты, несчастная жаба! — вскричал вождь, пиная Имука.— Ты истинная зараза для всех нас.— И он пинками загнал юношу в самый темный угол вигвама, где того ждала бабушка с одеялом.

Когда дверь снова заперли, а трещины заделали, все вернулись к приготовлению вечерней трапезы. Нагревательные камни достали из очага и побросали в котлы. Женщины принялись растирать корешки и рыбью икру на семейных камнях и готовить из них пирожки. Мужчины курили и раскачивались, сидя на корточках. Старая бабушка завела свою усмиряющую песнь, чтобы утишить непогоду.

Но все ее заговоры были бесплодны. С каждой минутой ураган крепчал все больше. Ветер сотрясал вигвам с такой силой, что вскоре все дети вне зависимости от возраста начали плакать и звать своих матерей.

— Приступай к своим обязанностям, Ветряная вдова! — распорядился вождь.— Успокой этих щенков! Не для этого ли мы тебя держим?

И старая бабушка зажгла свою масляную лампу и направила ее яркий луч на барабан из лосиного мочевого пузыря. Она стала складывать пальцы так, что они отбрасывали на барабан тени в виде разных фигурок, и напевать следующую песню:

Вот ребенок кулика
Прилетел издалека,
Потерялся и зовет:
«Кто же здесь меня спасет?»
Он дрожит от урагана,
Он боится океана:
«О-ой, о-ой, что же будет со мной?»

Перепуганная детвора немного притихла и начала сползаться к старухе. А ее танцующие пальцы уже сложились иначе:

А вот и мама-куличиха,
С небес она слетает тихо,
Крыла над сыном распростерла
И слезы перьями утерла.

Ветер на улице, казалось, тоже начал затихать. Дети устроились поудобнее вокруг старухи. А их матери вернулись к своим обязанностям. Шула сняла свою рубашку из оленьей шкуры и принялась сушить волосы у огня. А когда она увидела, что за ней наблюдает Имук, она улыбнулась и тряхнула головой, как тогда, на берегу. Имук покраснел и поспешно отвернулся.

А вот несчастнейший ребенок —
Летит в водоворот выдренок.

На поверхности барабана возникла более крупная тень.

Но мама-выдра тут как тут.
«Тебя спасут, спасут, спасут!
Тебя в нору я унесу
И там спасу, спасу, спасу…»

И дети залились счастливым смехом, глядя на то, как маленькая тень взобралась на живот большой и та, подпрыгивая, удалилась. Страх мало-помалу отступал.

Бабушка начала изображать следующее существо, но в этот момент ко всеобщему удивлению в дверь снова постучали — бам! бам! бам!

Все замерли. Все члены племени были в вигваме; кто же мог оказаться на улице в такую непогоду? В дверь продолжали стучать, но никто не шевелился. Бам-бам-бам! Бум-бум-бум! И все наконец устремили взгляд на вождя. Тот откашлялся и закричал:

— Кто это стучится в ночи, отвечай!

— Путник,— донесся вежливый и гулкий, как из пещеры, голос.— Обычный путник в поисках крова и пищи.

— Знаем ли мы тебя? — спросил вождь.

— Нет, я не знаком вам.

— А как нам знать, что ты не враг? — И вождь кивком указал одной из своих жен на копье, висевшее на стене.— Откуда нам знать, что вас там не целое неприятельское племя, явившееся забрать наших жен и наши припасы на зиму? И откуда нам знать, какого ты роду-племени? И как…

Но не успел вождь договорить, а незнакомец ответить, как мощный порыв ветра сорвал засов и распахнул дверь настежь. И всполох молнии осветил силуэт незнакомца, который занимал собой весь проем двери.

— Я собственного роду-племени,— ответил пришелец и, переступив через порог, подошел к огню.

Все племя Морской скалы завороженно замерло при виде него, особенно женщины. Ибо он обладал величественной красотой. Глаза его были зелеными, а волосы золотистыми, и он был на голову выше самых высоких мужчин племени, а одет в царские одежды! С головы до пят он был облачен в длинное меховое платье такого же цвета, как и его волосы. Его голову украшала остроконечная меховая шапка, расшитая блестящими каменьями, каких никто из членов племени не видел никогда в жизни. На его запястьях и щиколотках позвякивали блестящие браслеты. Но самым потрясающим был амулет, висевший на шее незнакомца и напоминавший луну.

У Имука перехватило дыхание, когда он его увидел. Это было ни что иное, как та самая ракушка, которую они нашли на берегу. Он кинул быстрый взгляд на Шулу, чтобы посмотреть, узнала ли та ее. Но на лице Шулы было написано то же восхищение, что и на лицах остальных женщин, не спускавших глаз с волшебного незнакомца, его царских одежд и величественной гривы волос. И Имука вдруг охватило дурное предчувствие.

— Мне нужно только немного подкрепиться,— промолвил незнакомец, скользя своими глазами цвета морской волны по лицам молодых женщин.— Если вы сможете дать мне пищи…

Вождь стряхнул с себя оцепенение и приказал женщинам накормить гостя, а потом поинтересовался, не могут ли они еще чем-нибудь ему услужить.

— Разве что выделить местечко на полу,— ответил незнакомец, продолжая скользить взглядом по раскрасневшимся женским лицам,— чтобы можно было поспать.

— Да еще небось и пышнотелую красотку,— пробормотала старуха из дальнего темного угла вигвама. И Имук понял, что его бабке тоже не по душе этот пришелец.

И, несмотря на то что она едва прошептала эти слова, незнакомец услышал и, сверкая глазами, повернулся к старухе. Она стойко выдержала его взгляд, и на мгновение пространство между ними затрепетало и запахло гарью. А потом, не говоря ни слова, незнакомец начал медленно приближаться к старой женщине.

— Ну что ж, бабка,— промолвил он,— я вижу, у тебя есть лампада и барабан. Значит, ты умеешь показывать танцы теней?

— Случается,— низким голосом ответила бабушка.— В бурные ночи, чтобы успокоить детей.

— Так покажи нам что-нибудь,— попросил незнакомец.— А мы посмотрим, есть ли волшебство в твоих плясках.

— Тссс! — прошипела бабушка Имука.— Кто ты такой, чтобы приказывать мне? Я не твоя скво.

— Делай, что он сказал, Мешок с дерьмом,— закричал вождь.— И глупцу понятно, что в этом смельчаке течет царственная кровь. Слушайся его.

И старуха неохотно повернулась к своей лампаде.

— Значит, вот лягушка,— запела она,— прыгает и поет, потому что она не боится дождя. Прыг-скок, прыг-скок! Потому что дождь не причинит ей вреда…

— А вот Гуляка-ящерица,— перебил ее незнакомец, отбрасывая тень от собственной руки на барабан,— она глотает лягушку — ням-ням, ням-ням! И больше ничто не принесет ей вреда.

И лягушка исчезла в пасти огромной саламандры. Дети восторженно захлопали в ладоши, а взрослые начали смеяться. И только Имук видел, что это не доставило удовольствия его бабушке.

— А вот большая голубая цапля,— снова запела она,— слетает вниз на саламандру. Ее клюв как стрела из кремня. Ее шея как натянутый лук. Вот она все ниже и ниже…

Но когда тень птицы уже совсем приблизилась к ящерице, та вдруг преобразилась и превратилась в огромное существо с острыми клыками и торчащим хвостом.

— А вот Лис-Кажорток,— с улыбкой промолвил незнакомец,— он перекусывает тонкую шею цапли — хрусть-хрусть!

И тень исчезла.

— А вот Рысь-Скри,— прошипела старуха,— она вспорет брюхо ненасытному лису…

И следующая тень тоже исчезла.

— А вот Волк-Аморок,— подхватил незнакомец,— он переломит хребет рыси.

И рысь исчезла.

— Ну что ж, вот тогда медведица, белая медведица,— сказала старуха,— с далекого белого севера, она размозжит волку голову своими медвежьими лапами!

Она торжествовала, ибо знала, что на земле нет никого, кто мог бы осилить белого медведя.

Но незнакомец лишь улыбнулся.

— Тогда вот Котулу — Дракон Прибоя с берега горящего моря… — промолвил он. И из темноты возникло огромное жуткое существо, какого еще никто никогда не видел даже в своих самых страшных кошмарах. У него были длинные кривые когти, клыкастая разверзнутая пасть, а весь позвоночник был покрыт шипами. Челюсти его сомкнулись и поглотили медведицу.— Хозяин вод Котулу выходит из моря, когда прибой краснеет от крови новорожденных девочек, и пожирает медведей, и черных, и бурых, и белых, и остаются от них лишь шкуры. А вот Ак-Хару,— продолжил он, прежде чем старухе удалось справиться с потрясением,— двуглавый Водяной дух, который разгуливает по дну океана, как человек, и никогда не спит, ибо одна его голова бодрствует днем, а другая ночью. А вот Тсагаглалаль, Та, Которая Умеет Смотреть За Угол,— глаза у нее на длинных стебельках, а поступь сочится ядом, как у сороконожки. А вот Пайю — Водяной Ползун, чье лицо — гниющие внутренности, который выдыхает червей, а вдыхает насмешливые души мальчиков, которые уже никогда не станут мужчинами…

И Имуку показалось, что последние слова были обращены именно к нему. И когда он повернулся, чтобы взглянуть на лицо незнакомца, его встретил взгляд зеленых глаз, который затягивал как водоворот, выворачивал наружу, кружил голову и тащил вниз, вниз, в стылую глубину. А когда Имук пришел в себя, то увидел, что находится в зарослях колышущихся водорослей. Вода была тяжелой и горестной. А вокруг высокого белого трона в форме ракушки туда-сюда медленно проплывали темные силуэты.

Имук понял, что странный гость был вовсе не человеком, но духом в человеческом обличье. А холодное безмолвное место, где Имук оказался, было его владениями. И еще Имук понимал, что из всего племени только он воспринимает это жуткое видение, а остальные видят лишь тени на лосиной шкуре. Почему же незнакомец открыл свою тайну лишь ему? Может, потому, что в своей игре Имук позволил себе посмеяться над духами? И почему незнакомец скрыл свою истинную сущность от остальных? А потом он увидел, как колонны водорослей расступились и к трону подплыло огромное косматое животное. Оно было гигантским, как Ума-Кит-убийца. А когда оно подплыло ближе, Имук, к своему ужасу, увидел, что на его спине кто-то сидит. Это была Шула! Ее длинные волосы развевались по обнаженным плечам. И она беззвучно смеялась в каком-то полуобморочном оцепенении.

— Нет! — закричал Имук.— Остановитесь! — И видение исчезло. Он снова оказался в вигваме. А все смотрели на него.— Он не тот, за кого себя выдает!

Имук попробовал ударить незнакомца своей клюкой, но тот, смеясь, отступил в сторону. Имук запрыгал на одной ноге, стараясь снова нанести удар, но на этот раз упал и так сильно ударился, что потерял сознание.

— Я вижу, у этого лягушонка не все в порядке с ногами.— И незнакомец изобразил тень лягушки-калеки.— Может, это из-за того, что он не научился вовремя вставать на колени.

— И никогда этому не научится! — подхватил вождь.— Несмотря на то что он раб и калека, он так и не научился испытывать должной почтительности к старшим.

И тень на барабане превратилась в головастика, беспомощно старающегося вылезти из воды.

Все захлопали в ладоши. Дети завизжали от восторга и начали передразнивать Имука, валявшегося на полу. Мужчины хрюкали и кивали головами, женщины хихикали и хлопали себя по бедрам. Даже Шула.

К этому времени приготовилось варево в котле вождя. Вождь опустил в котел черпак и начал вылавливать оттуда самые крупные куски мяса, после чего передал черпак Шуле.

— Поднеси это нашему гостю,— велел он.— Потому что я вижу, что он не только великий вождь, но и могущественный шаман. Его приход — большая честь для нашего вигвама.

Шула передала черпак незнакомцу, и он открыто улыбнулся ей. И когда Имук увидел, какой улыбкой ответила ему Шула, он вдруг ощутил, что корзина его жизни опустела.

И с разбитым сердцем калека пополз на четвереньках в свой угол. Там, за занавеской, он нашел свою бабку. Она напевала что-то себе под нос, раскачиваясь из стороны в сторону. Это была песня Последнего пути, которую старики пели, когда в последний раз собирались в горы.

— Бабушка, почему ты поешь Последний путь? — печально спросил юноша.— Ведь это меня разрушили, а не тебя. Мое время исчерпано, а не твое. Почему же ты хочешь завершить свою жизнь?

И старуха медленно подняла на него глаза. Они были тусклыми и блеклыми, в них больше не искрились огоньки.

— Когда в вигваме поселяется вонь, а дымоход оказывается забитым,— промолвила она,— самое время уходить из такого вигвама.

Буря утихла, и в вигваме стало тихо. Была уже глубокая ночь. Языки пламени едва трепетали в очаге, а тени стали длинными. После пережитого возбуждения все погрузились в глубокий сон. Тишина в вигваме стояла такая, словно он опустел.

Имук сидел в своем углу, накрыв голову лубяным одеялом. Муки его были столь сильны, что он не мог заснуть всю ночь. Так вот к чему привели его мечты — лишь к новым потерям! Он знал, что напыщенный старый вождь никогда не примет его в члены своего племени. Его подруга никогда не станет его женой, а ноги никогда не будут здоровыми. И он понял, что у него остался лишь один выход. И его указала ему бабушка своей песней. Вот и пробил его час.

Осторожно, чтобы не разбудить старую женщину, Имук выскользнул из-под одеяла и развязал ремни на задней двери, через которую носили хворост. Прихватив свою корзинку, он выбрался на улицу и двинулся сквозь мглу вперед, пока не отыскал темную тропинку в горы.

Он слышал впереди слабый шум всхлипывавшего моря. Полная луна разгоняла последние оставшиеся тучи, и в небе было уже видно несколько звезд. Над его головой прошуршала сова, с криком опустившаяся на верхушку сосны: «Ку-да? Ку-да?» И Имук понял, что означает этот крик.

— Да, добрая ночная птица,— ответил он,— это мой Последний путь, и ты можешь спеть мне свою песню. У меня самого уже не хватает сил на это.

И сова начала петь и пела до тех пор, пока Имук не достиг вершины большой скалы.

Юноша закрыл глаза и обхватил руками корзинку со своими инструментами и изделиями в ожидании, когда птица, которой снизу подпевало темное море, закончит. Он подошел к самому краю, и в этот момент до него донесся еще один звук со стороны, где он обычно работал на берегу. Это был странный приглушенный вой, не похожий на голос человека, зверя или духа. Имук сквозь пожухлую траву подполз к самому краю утеса, и жуткое зрелище предстало его взору.

Там, на берегу, кипами мокрого тряпья лежали все девушки племени. Они покачивались на песке в своем безмолвном забытьи. Так что недаром вигвам показался Имуку наполовину опустевшим.

Единственной девушкой, которая не была мокрой до нитки, оставалась Шула. И хотя она не лежала, а стояла, казалось, она тоже пребывает в состоянии оцепенения. Как объевшаяся пятнистыми ут-утами, она, покачиваясь, шла по залитому лунным светом песку, высоко подоткнув юбку и раскинув руки. Взгляд ее был устремлен в одну точку, как у ребенка, привлеченного ярким пятном света. Но свет этот исходил не от фитиля плошки с рыбьим жиром, а из пасти косматого чудища, которого Имук видел в своем кошмаре. А именно от раковины! Той самой волшебной раковины! Огромная тварь покачивалась из стороны в сторону в мелком прибое, который то приближал ее, то удалял.

И Шула собиралась оседлать его, чтобы умчаться в море. Остальные девушки уже почти не дышали. А лучшую из них чудище приберегло напоследок.

И, издав вопль ярости и отчаяния, Имук кинулся к ступеням, прорезанным в скале. Чудовище мотнуло головой и заревело от изумления при виде юноши. Но Имук уже понял, что необдуманные поступки ни к чему не приведут, и, стоя на одной ноге, метнул свою клюку, как его бабка метала коренья, собранные ею. И клюка попала точно в волосатую шею чудовища. Оно снова взвыло, и на сей раз уже не от удивления. Тогда Имук выхватил из корзинки свое тесло и изо всех сил пустил его следом. Оно впилось чудовищу в нос. Потом Имук кинул тяжелый каменный молоток, и он ударил зверя по ребрам. Тот зарычал и принялся ощупывать ластом ракушку, висевшую на шее. Он встал дыбом, и его косматая грива отвалилась. И на глазах у Имука чудище начало превращаться в незнакомца, только лишенного каких-либо одежд, если не считать сиявшей на его груди ракушки. С ревом он начал метаться по берегу в поисках вырубленной в скале лестницы.

Имуку ничего не оставалось, как метнуть в него резной черенок своей ложки. Он вытащил его из корзины, и незнакомец замер. Имук поднял его над головой, и незнакомец начал отступать. И Имук почувствовал, как черенок пульсирует от неведомой силы, заключенной в нем.

Достигнув прибрежной полосы, незнакомец обернулся и закричал, обращаясь к зачарованным девушкам.

— Ступайте! — проревел он.— Поймайте его! Поймайте! Разорвите его! И мы скормим его по частям крабам!

И девушки с воем бросились карабкаться на утес.

Опираясь на черенок своей ложки, Имук развернулся и кинулся наутек к лесу. Он бежал с такой скоростью, с какой еще никогда в жизни не бегал. И черенок, казалось, не только поддерживал его, но и указывал в темноте путь — за камень! под ягодник! Девы преследовали его, как стая волчиц, но, невзирая на силу ног, догнать не могли. И чем больше они удалялись от моря, тем тише становился их вой. Мало-помалу одна за другой они останавливались и, развернувшись, брели обратно к вигваму. Молча, как во сне.

Шула была последней. Спрятавшись за полым пнем, Имук прислушивался к тому, как она с отчаянным воем продирается сквозь чащу. В какой-то момент ему почудилось, что она прошептала его имя, но он не откликнулся.

А когда все звуки затихли, он лег в деревянную чашу полого пня и замер, глядя на кружок неба над головой. Тучи рассеялись, и луна светила прямо ему в глаза, взгляд которых стал тяжелым и острым, как у Уркека — морского орла, когда тот гневается…