Песня Обманщика (ЛП)

— И как же ты поживаешь? — спросил я.

Хель закатила свой яркий, живой глаз и затуманенную, незрячую катаракту мертвого глаза. Эффект был совершенно ошеломляющий.

— Ладно. Мама хочет выдать меня замуж.

Она повернулась, чтобы уйти в свою гостиную, и я последовал за ней.

— Уверен, все будет хорошо, — ответил я. — А теперь ты предложишь мне выпить, или я просто буду стоять на пороге, как раб?

— Послушай, мамы здесь нет. И я знаю, о той самой девушке, из-за которой ты пришел, так что тебе незачем тратить на меня свое дыхание.

Я нахмурился.

— А что, она снова вышла замуж?

— Фу, да. За Тьяцци[4].

— О. Ну, я полагаю, это имеет смысл.

Тьяцци был одним из самых богатых лордов в Йотунхейме. Кроме того, он был одним из самых скучных людей во всех Девяти мирах. Единственная интересная вещь, которую Тьяцци когда-либо делал, не считая его огромного состояния, похожего на дородного, злого дракона — это он научился превращаться в массивного орла. Острый клюв орла и его отвратительный крик были лишь небольшим улучшением по сравнению с обычным внешним видом Тьяцци. Я не просидел бы с ним целый обед даже за все золото его дворца.

— Значит, она отправилась во дворец Тьяцци в Тьяццихейме? — спросил я.

Хель фыркнула.

— Верно. А еще она может попытаться выдать замуж его дочь Скади и посмотреть, как это ей пойдет на пользу.[5]

Пока она говорила, что-то темное шевельнулось в грудной клетке Хель. Я мельком увидел гладкий мех и блеск черных глаз.

— Это что, крыса? — спросил я.

По живой щеке Хель пробежал легкий румянец.

— О, она новенькая. Тебе нравится?

Я наклонился еще ближе. Иллюзия была поразительной: гнилые лохмотья ее платья двигались вместе с телом, а крыса, карабкающаяся по грудной клетке, была потрясающе живой. Она могла даже укусить меня, если я дотронусь до нее.

— Очень хорошо сработано, — признал я.

Я поднял глаза и увидел на лице Хель самое редкое выражение — настоящую улыбку.

— Это потребовало большой практики, — сказала она почти застенчиво.

— Не сомневаюсь.

Мы оба замолчали. Крыса моргнула, глядя на меня, когда Хель переступила с ноги на ногу, обхватив своей живой рукой разлагающуюся грудную клетку. Я оглянулся через ее плечо, быстро осматривая покои. Одна маленькая, узкая кровать. Один стул был придвинут к письменному столу, заваленному книгами и стопками пергаментов. И нигде ни следа вина или меда. Очевидно, у моей дочери было не так уж много посетителей. Возможно, замужество пойдет ей на пользу, в конце концов.

Хель прочистила горло.

— Э-э, отец. У меня действительно есть вопрос. Раз уж ты здесь.

— Продолжай.

— Эта иллюзия, — начала она. — Она, хм, когда я сплю. Но ненадолго. Так мне сказал один из слуг.

Ее щеки снова вспыхнули, и я подумал, что в этой истории есть что-то еще. Научиться удерживать красивую иллюзию моего тела в состоянии опьянения или во время оргазма было довольно сложной задачей. Неужели Хель пытается овладеть именно этими трюками?

Я снова взглянул на ее тревожно спартанские покои и постоянное, глубоко посаженное хмурое выражение лица. Наверное, нет, решил я. Если бы она напилась или переспала, то выглядела бы гораздо счастливее.

— Я тоже не могу поддерживать свои иллюзии, когда сплю, дитя мое.

Хель вздохнула, явно разочарованная.

— Но чем же ты занимаешься?

— Тем же самым, что и твоя мать… но я не сплю.

* * *

Как бы мне ни хотелось попытаться забыть Аню, спрятав свой член в Ангрбоде, я не мог заставить себя отправиться во дворец Тьяцци. Этот человек был поистине невыносим. Вместо этого я умылся в Асгарде, отправился в Вал-Холл и провел там несколько дней, напиваясь до бесчувствия, пока Один публично не обвинил меня в том, что я лелею разбитое сердце.

Это было достаточно близко к истине, чтобы заставить меня отказаться от меда Вал-Холла.

Как только я просох, Фрейя пригласила меня в свои покои, но я на удивление мало наслаждался нашими любовными ласками. Мягкое давление ее лодыжек, сомкнувшихся вокруг моей талии, пробудило болезненные воспоминания, и Фрейя обвинила меня в том, что я оставил ее неудовлетворенной. Мы расстались не по-хорошему.

Наконец, когда любопытство и одиночество впились в меня все более острыми зубами, я вернулся в Мидгард. «Просто посмотреть», — сказал я себе. Просто чтобы удовлетворить свое любопытство, убедиться, что моя женщина все еще здорова и жива. И, возможно, в последний раз провести пальцами по ее щеке.

Я не осмеливался появляться в центре длинных домов, отчасти из-за моего скрытого инстинкта самосохранения, а отчасти из-за страха перед тем, что я мог обнаружить. Вместо этого я ждал на берегу, на полпути между деревней и камнями, где Аня когда-то разложила сушиться на солнце бруснику. К этому времени уже наступила зима, самое сердце зимы, и льдины двигались по волнам, выглядя серыми и разбитыми в скудном, плоском свете. Я долго смотрел на колышущийся лед, пытаясь почувствовать холод. Пытаясь хоть что-то почувствовать.

Уже почти стемнело, когда я услышал ее пение.