Песня огня

— Я здесь, я здесь. Еще немного бульона, и ты уснешь снова.

Морис нежно отер бульон с ее податливых губ и поднял беспокойные глаза на Итту.

— Время, милорд, все требует времени. Девочка будет жить. Недаром она из рода де Лорис.

— Да, — подтвердил Морис, и в голосе его прозвучала безмерная усталость, — да, она — де Лорис.

Но ведь Жан, его сын, тоже был де Лорис, однако он умер. Он был таким юным, таким невинным и беспомощным.

Морис снова сел на стул, не сводя глаз с измученного личика дочери. Он праздно размышлял, поможет ли ей отпущение грехов, данное священником, когда и вправду придет ее смертный час.

— Дурак, — выбранил он себя. — Твой мозг превращается в корм для скота.

Он подумал о Грэлэме де Моретоне и почувствовал, как тело его содрогнулось будто от озноба. Ему не следовало думать о Грэлэме сейчас, не следовало думать и о том, какие мысли придут в голову этому гордому воину, а также о том, что он сделает, когда узнает, что его жена жива.

— Папа?

— Да, мой цветочек.

— Дождь идет. Какой чудесный звук.

Морис нежно поцеловал ее. Взгляд дочери снова искрился, а лицо больше не было серым и изможденным.

— Ты выглядишь усталым, — сказала Кассия. Ее прищуренные глаза пытливо изучали лицо отца.

— Ты должна думать о себе. Кассия, и оставить в покое старика. Клянусь всеми святыми, дитя, я молился, стоя на коленях, пока колени не окоченели и не покрылись шишками.

Он сжал ее тонкие пальцы и нежно погладил руку. Внезапно Мориса охватило такое ощущение счастья, что ему показалось, будто он сейчас лопнет от радости. Конечно, на пальцах ее не было кольца. Он спрятал кольцо Грэлэма в кожаный мешочек в своей комнате.

— Мне снятся странные сны, папа, — сказала Кассия. — Я вспоминаю твой голос, но там был кто-то еще. Голос, который я не узнаю. И говорил он так нежно.

— Возможно, это был голос одной из служанок, — сказал Морис.

— Нет, то был мужской голос, низкий и глубокий.

— Сон, — ответил Морис.

«Она еще слишком слаба, — уговаривал он себя, — чтобы узнать правду». Морис не мог поверить, что дочь запомнила Грэлэма.

— Да, — согласилась Кассия, и ее ресницы затрепетали, — да, это был всего лишь сон.

Текли дни. Кассия спала, просыпалась, обменивалась краткими репликами с Иттой и отцом, ела и снова засыпала. К концу недели она настолько набралась сил, что смогла уже поднять руку, чтобы пригладить волосы. Пальцы ее нащупали простой льняной платок, забрались под него и прикоснулись к коротким жестким волосам.

Морис, войдя в комнату, увидел, как по лицу дочери струятся слезы.

Он бросился к ней, но тут же догадался о причине ее печали, заметив на кровати снятый ею платок.

— Но, Кассия, — сказал он, — это ведь только волосы. Я и не знал, что ты так тщеславна.

Девушка перестала плакать и шмыгнула носом.

— Через месяц у тебя будут мягкие кудряшки и ты будешь похожа на хорошенького мальчика-хориста. Внезапно Кассия улыбнулась.

— Может быть, ты прямо сейчас пригласишь Жоффрея полюбоваться на меня, и тогда у него наконец отпадет охота жениться.

— Видишь ли, — Морис смутился, — в каждой вещи есть две стороны. Что же касается Жоффрея, этот ублюдок не осмеливается показаться здесь. А теперь, Кассия, я принес тебе кубок славного сладкого вина из Аквитании.

— Думаю, я выпила уже бочонок, папа! Если я буду продолжать хлестать вино, у меня будет красный нос с прожилками!

Она пила мелкими глотками вино, наслаждаясь его сладостью, теплотой и мягким вкусом.

— Папа, — сказала она, — мне нужно принять ванну. Я не могу вечно терпеть эту грязь. А потом я хочу полежать в саду и почувствовать тепло солнечного света на лице.

Морис улыбнулся ей, чувствуя, как радость наполняет его сердце.

— Ты получишь все, что пожелаешь, мой цветочек. И, конечно, ты права насчет ванны. Это будет первое, что мы сделаем.

В Корнуолле наступил золотистый день. Жарко сверкало солнце. Оно стояло высоко над головой и было ослепительно ярким, а ветер с моря приносил аромат полевых цветов, которыми пестрели соседние холмы.

Остановив своего Демона у самого края утеса и глядя вниз на покрытые белыми барашками волны, разбивавшиеся о выступающий, как палец, край суши, Грэлэм ощущал безотчетную радость. С мыса Сент-Эгнис он мог обозревать побережье, уходящее на север, не меньше чем на тридцать миль. Суровые утесы придавали этой земле столь дикий и заброшенный вид, что покалеченные и искореженные бурями деревья казались неживыми. За мысом Сент-Эгнис располагалась маленькая рыбацкая деревушка, носившая то же имя, и она казалась такой же пустынной и заброшенной, такой же суровой, не имеющей возраста, как крутые уступы утесов, которые обступали ее.

Грэлэм отлично помнил свои прогулки по извилистой тропинке мыса Сент-Эгнис. Тогда он был еще мальчиком и изучал пещеры и бухты, изрезавшие морской берег. Именно в то время почувствовал, как дикая красота Корнуолла проникла в самую его душу и воспламенила ее любовью к этому краю. Рыцарь повернулся в седле. Подальше от берега, за зубчатыми скалами, он увидел ряды покатых холмов, где паслись овцы и крупный скот, а ниже фермеры возделывали землю.