Песня синих морей (Роман-легенда)

Летом на шхуне приходилось туговато: всегда не хватало матросов. С наступлением тепла многие из команды перебирались на ловецкие шаланды. Там и заработок был побогаче, и жизнь веселее. Да и кого на побережье не тянуло к привычному труду, к искристым косякам сельди, к тугим неводам, наполненным рыбой!

Кольке нравились плавания на шхуне. Но сегодня на неге нахлынула неожиданно тоска — по берегу. И в то же время, вспоминая о нем, Колька робел, впервые боясь родных улиц, боясь встречи с Речной. Здесь, в открытом море, он по-прежнему думал о ней.

Ночью он так и не уснул, поэтому не ощутил той временной грани, которая отделяет минувший день от наступившего, притупляет или гасит вовсе остроту пережитого накануне. Мысли о Гелене были бесконечны, тянулись беспрерывно уже много часов, с той самой минуты, когда они познакомились в доме Городенко. Встреча на Очаковской, обида, полуночная тишина в лугах, вopox черемухи в раскрытом окне — все это наслаивалось в Колькином сердце, не давая передышки, переполняя его, пока, наконец, не слилось в одну сплошную, почти физическую боль.

Откидываясь навзничь, Колька смотрел в пустое небо, в которое уходили верхушки мачт. Над мачтами проносились чайки. Они снова напоминали о розоватой птице, найденной вчера у маяка, об угловой комнате. Гелена Речная…

Не испугалась ли она ночью? Или обнаружила черемуху лишь поутру? Какое у нее лицо в тот миг, когда просыпается? В серых глазах, наверное, струится солнце. Это же солнце пронизывает волосы женщины, согревает губы. В первую минуту, пока женщина еще не вспомнила о своих заботах и горестях, ее лицо светится лучистым, беспричинным счастьем. Тем, ничем не омраченным, может быть, даже бездумным счастьем, которое создает красоту семнадцатилетних, но все реже и реже появляется в улыбках людей затем, с возрастом. Если б мог он, Колька Лаврухин, сохранить это счастье в Гелене навсегда!

Сколько грусти таилось в ее словах вчера, когда Речная увидела мертвую чайку. «Только человек может жить с изломанными крыльями…» Нет, не о себе сказала, — такая красивая обязательно должна быть счастлива!

Колька снова, в который раз, попытался представить Речную, пробуждающуюся после сна. Но в его воображении женщина почему-то все время сливалась в радугу… За бортами вяло и рассыпчато шелестели волны. Поскрипывали гафели. Мерно гудел мотор, и за корму, туда, где остался черемушный берег, уплывали голубые кольца дыма.

В полдень Колька заступил на вахту. Цепко взялся за теплые рукоятки штурвала, выслушал наставления шкипера и уперся глазами в картушку компаса.

Ветра почти не было шли без парусов. Море, по горло напоенное солнцем, колыхалось в зное. Потревоженное шхуной, оно сердито шипело у бортов, но, оставшись позади, быстро угасало, снова погружаясь в безмятежный полуденный покой. Волны услужливо зализывали на нем царапину кильватерной струи.

Изредка виднелись бредущие куда-то корабли. Они проплывали, как призраки, и исчезали за блеклыми горизонтами. Горизонты терялись в белесых затеках горячего неба.

С каждым часом Колька становился веселее. И не потому, что его вчерашние печали, связанные со Стожарском, оставались все дальше за кормой. Дело было в ином: пройденные мили как бы отсеяли из событий все мелкое и второстепенное, и Колька, освобожденный от мучительных подробностей, мог теперь думать обо всем непринужденно, даже мечтательно. Расстояния всегда сглаживают мельтешащую пестроту впечатлений, оставляя памяти лишь главное и потому — цельное. Главным же для Кольки была Речная.

Он не подозревал, что Речная для него — уже не та Гелена Михайловна, что приехала к учителю Городенко, а лишь похожая на нее хорошая, светлая, необычная женщина, которую он сам придумал и в которую успел поверить. С этим образом не вязались ни вчерашняя обида, ни Очаковская, ни Иволгин.

Время от времени Колька ловил себя на том, что совсем не следит за курсом. Он подтягивался, начинал пристальнее смотреть в котелок компаса. Потом опять отвлекался… Тогда Колька придумал заманчивую игру: вообразил, что с нужного румба картушки ему улыбаются серые глаза Гелены. Глядя под курсовую черту, он видел эти глаза, чувствовал их теплоту. Но едва «Черноморка» уклонялась от курса, как они тотчас же уплывали в сторону, исчезали. Колька осторожно перекладывал штурвал, пока вновь не встречался со взглядом женщины.

«Здорово это я придумал, — обрадовался он. Однако несколько позже задумался: — А может, не я первый? Может, в океанах и румбов таких не осталось, по которым не водили бы моряков глаза женщин?»

Когда наступило время сменяться, он даже испугался, как бы новый вахтенный не увидел ласковых глаз Речной. Но тот равнодушно заглянул в компас и молча кивнул в знак того, что вахту принял. Спускаясь в кубрик, Колька несколько раз повторил про себя, чтобы запомнить: «Вест-тень-зюйд — Гелена Речная… Вест-тень-зюйд — Гелена Речная…»