Песня сирены

То утро выдалось искристое, сверкающее. Март, вопреки устоявшемуся мнению о себе как «о робком ягненке», рвался на свободу, подобно заправскому льву. Воздух был напоен весною. Длинная зима кончилась, ночи становились все короче и короче, и, хотя солнце светило еще не в полную силу, его лучи уже вовсю разгуливали по полям и деревьям. Я любила выезжать верхом в лес, любила наблюдать, как меняется все вокруг. А еще я была без ума от животных, если не считать наших собак и лошадей, я обожала разных птиц и вообще всех диких тварей. Они всегда приближались ко мне, будто понимая, что у меня и в мыслях нет причинить им вред, что я хочу им только помочь. Я знала, как нужно говорить с ними, как успокоить их. Отец утверждал, что этот дар у меня от рождения. Я ухаживала за кроликами и воробьями, а однажды на болоте нашла выпь. У нее была сломана лапка, и я не могла оставить ее в беде. Какая радость была видеть, как она выздоравливает!

Я любила жизнь в имении, но знала и то, что рано или поздно наступит час, когда мне придется уехать с семьей в Лондон, чтобы бывать на балах и, в конце концов, найти себе подходящего мужа. Сказать по правде, я страшилась этого; единственное утешение, что родители не собираются выдавать меня замуж насильно, столь велико их желание видеть меня счастливой.

В любом случае мне еще только тринадцать, и вся эта суета — дело будущего, хотя Карлотта, насколько я припоминаю, вряд ли была старше, когда по уши влюбилась в Бомонта Гранвиля. Но Карлотта и есть Карлотта.

— Она уродилась такой, сразу со всеми женскими хитростями, которые приобретаются в течение жизни, — говорил дед, — а воспользовалась пока, дай Бог, половиной из них.

Он сказал это с явным одобрением. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что уж я-то родилась, не наделенная ни Одной из вышеуказанных хитростей.

Но в то памятное мартовское утро меня ничто не заботило. Я наблюдала, как трудятся, устраивая гнезда, грачи, видела несколько куликов, которых мы иногда называем «жаворонками-бегунками». Они, действительно, немного похожи на жаворонков, и человек несведущий, не понаблюдавший их раньше, мог бы запросто их перепутать. Я любила смотреть, как они бегают по земле — бегают, а не прыгают. Я слышала также крик выпи, точно прохныкал кто-то. Подходить ближе я не стала, гнездо, судя по всему, И так уже недалеко, а бедняжка очень беспокоится за свое потомство.

Я миновала Эндерби-холл. Тут никто не жил — чистой воды абсурд, как выражался отец. Такой большой дом, с обстановкой, и стоит без дела, а все из-за Карлотты, ее капризов. Этот дом достался ей вместе с остальным богатством от Роберта Фринтона. Одно время она подумывала о том, чтобы продать имение, но внезапно — очередной каприз, говорил отец, — изменила свое решение.

Не скажу, что Эндерби был уж очень мне по душе. Когда мы были маленькими, Карлотта как-то попыталась меня тут напугать. Она поведала, что однажды, будучи еще совсем крошкой, забрела сюда и заблудилась. Старшие, конечно, запаниковали, но вскоре обнаружили ее спящей в шкафу. На Роберта Фринтона это так подействовало, что с тех пор он стал называть этот шкаф не иначе, как «Шкаф Карлотты».

Она заманила меня сюда и попыталась запереть, но я догадалась, что у нее на уме, и единственный раз в жизни сумела ее перехитрить и улизнуть. «Глупая! — вскинулась она потом. — Я не собиралась бросать тебя тут одну! Я хотела лишь, чтоб ты поняла, что чувствует человек, оказавшийся взаперти в заколдованном доме». Она смерила меня взором, в котором таилась, как это часто у нее бывало, злоба. «Некоторые седеют за одну ночь! — объявила она. — Некоторые просто помирают со страху! Интересно, как бы ты выглядела с седыми волосами? Все, наверно, лучше, чем с бесцветными!»

Да, Карлотта иногда была безжалостна, но мое благоговение перед ней ни разу не пошатнулось. Я всегда искала возможность привлечь ее внимание и была безумно рада, когда это удавалось, пусть даже ценой кошмарных экспериментов, вроде того, которому она собиралась меня подвергнуть в Эндерби-холле.

Итак, я проехала мимо, вдоль границы владений, некогда купленных моим отцом и потом перешедших к Эндерби. Ныне вокруг поместья была возведена стена.

Я уже почти миновала Грассленд Мэйнор, имение Уиллерби, когда юный Томас Уиллерби заметил меня и позвал заглянуть к ним. Мне ничего не оставалось, как принять приглашение, а другого и не ожидалось. Томас-старший вообще обожал гостей, особенно если в этой роли оказывался кто-нибудь из Эверсли. . Я отвела лошадь на конюшню, и мы вместе с Томасом-младшим вошли в дом.

Томас-старший пришел в восторг, увидев меня. Мне пришлось поделиться с ним всеми-новостями, а он тем временем послал за вином и пирожными, которые я, чтобы его не обидеть, должна была отведать. Он любил щегольнуть своим гостеприимством.

Я сообщила, что матушка скоро вернется, и он заметил, как мы все, должно быть, рады пополнению в семье. Я созналась, что уже заждалась матушку. Вот она приедет, и тогда мы узнаем самые важные новости о ребенке и Карлотте.

Он сказал: