Читаем Песня слов полностью

Песня слов

Константин Вагинов единственный поэт, знающий метр, как «кровь стиха», рифму как «дыхание его», содержание как «биение трепетного сердца»[27]. Он единственный умеет любить… и уложить в коробки невыразимой прелести все слова, зная их тайный смысл, чувствуя их невидимую жизнь. Он может говорить:

«Любовь страшна не смертью поцелуя»«Да, я поэт трагической забавы»«Я не люблю зарю. Предпочитаю свист и бурю»…

И это не звучит цыганским романсом, потому что, если мы снимем корку этих слов, то увидим ту божественную игру, которая первый орден поэта, каменщика слов. <…>

24 сентября 1922 г.

А. П<иотровский>. Абраксас. Сборник 1-й

А. П<ИОТРОВСКИЙ>. Абраксас. Сборник 1-й. Пб., 1922. – Жизнь Искусства. 1922. 28 ноября. № 47.

В центре сборника – стихи Кузмина, Радловой, Вагинова и рассказ Юркуна. Группа эта объединена не случайно, хотя и выступает вместе, как кажется, впервые. Не принимая общего названия, художники эти образуют течение, любопытное и по существу своему и формально. Сосредоточенное внимание к участи души человеческой, своеобразный гностицизм роднит их. Александрийская гностическая мудрость Кузмина, более элементарная, более национальная окраска ее у Радловой, немножко от Достоевского идущий полипсихизм у Юркуна, у Вагинова, совсем еще молодого, страшная взволнованность лирической души.

<…> Стихи Вагинова, с несомненностью отмеченные талантом и своеобразием, неприятно трогают каким-то безволием и дряблостью. В особенности это относится к помещенной рядом прозе его же, нетерпимо манерной и темной.

<…> В целом сборник, явившийся органом группы сплоченной и ценной <цельной?>, значителен и любопытен. Неприятно все же название его, придающее изданию экзотический камерный характер.

Н. Павлович. Письмо из Петербурга Петербургские поэты

Н. ПАВЛОВИЧ. Письмо из Петербурга. Петербургские поэты. – Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1922. Ноябрь. № 1. С. 31.

<…> Наиболее даровитый из них Константин Вагинов. Это подлинный сын Петербурга, классического Петербурга и умирающего. Как колонны Александровского ампира, хочет прямиться стих его… Но гнилая трясина колышется под Петровым городом и она же поит и питает стих Вагинова. Его бог – Аполлон, но не тот лучезарный, осенивший античность, его Аполлон гнилой, с узкой грудью, сухой и жестокий, и все же бог, и под развинченностью движений, под дряблой кожей вдруг иногда просквозит извечная прелесть, и задыхающийся стих выпрямляется и звучит ясно и торжественно. <…>

Г. Адамович. Русская поэзия

Г. АДАМОВИЧ. Русская поэзия. – Жизнь Искусства. 1923. 16 января. № 2. С. 4.

Поэтическая Россия разделяется на Москву и Петербург. Петербургская поэзия, как всем известно, суше и строже. Московская – шумливей и разухабистей.

Ни там, ни здесь поэзия не играет никакой роли в общественной жизни. <…> В наши дни Маяковский, человек даровитый, есть недосягаемый и непревзойденный образец того, чем НЕ должен быть поэт и как НЕ должны его любить.

В Петербурге есть три общепризнанных поэта: Сологуб, Ахматова и Кузмин. <…>

Минуем «младших богов» нашего Парнаса. От них в общем мало радости. Есть три поэта, обративших на себя внимание лишь в последний год: Полонская, Тихонов и Вагинов.

О Н. Тихонове пока много говорить нечего. Его большая даровитость несомненна, но едва ли он поэт, во всяком случае не лирический. В его стихах много беллетристики. Строчки его вспоминаются только как находчивое по смыслу сочетание слов. Он наверное будет популярен, т. к. в нем есть врожденная бодрость и тот душевный оптимизм, который теперь в спросе.

К. Вагинов – полная противоположность ему. В старину про него сказали бы – «Божьей милостью». Он весь пронизан музыкой. Если Вагинов глубже и шире вздохнет, если он будет больше думать и настойчивей хотеть, если он перестанет кокетничать своей неврастенией, – он будет поэтом. Ему надо долго учиться. Но в руках его не труба и не барабан, а настоящая скрипка. <…>

И. Груздев. Русская поэзия в 1918–1923 гг.

И. ГРУЗДЕВ. Русская поэзия в 1918–1923 гг. (К эволюции поэтических школ). – Книга и революция. 1923. № 3 (27). С. 37–38.

<…> Очень сложно и очень выдержанно пишет Конст. Вагинов. В нем словно воскресает символизм, но как-то совсем по-новому, проведенный через XVIII век и богато отягощенный им.