Песня Тайги

Я спускался с высокого берега к воде, садился на огромный валун, о который бились холодные волны, и только тут, слушая монотонную работу реки, успокаивался. А уходил – снова тоска оживала в груди. Мне мерещилось, кто-то невидимый шепчет на ухо: тайга ждать долго не будет.

Тайга-то тайгой… Она всегда на месте, а вот люди точно – уйдут по орехи без меня. Степан-лесник, мой давнишний товарищ, осерчает: ведь мы договорились вместе маралий рёв послушать, поорешничать, а я подведу, не прилечу к нему в Тоджу. Мне неожиданно предложили путёвку в санаторий. Вот и хожу по кабинету, гляжу в окна, откуда видны гольцы Саян, а кто-то невидимый мне нашёптывает: «Брось ты свою путёвку в санаторий, поезжай в тайгу, тайга вылечит…»

И вот лечу на самолёте в таёжный край Тоджу – колыбель великого Енисея. Там много голубых озёр, бурных рек, дикого зверя. Здесь люди кормятся охотой, рыбалкой, орехом, пушным промыслом. Воздух в Тодже чист настолько, что смотришь на далёкие горы, а они как будто совсем рядом. И стоит тебе только пристально приглядеться, как там, на звериной тропе, увидишь гордого марала, на прогалине – стадо северных оленей, на кедре – шуструю белку с шишкой в лапках…

В Тоора-Хеме меня оглушил гул танкетки. Возмутиться бы надо: чего так реветь, хоть уши затыкай. А посмотришь на тоорахемцев, по-иному это оценишь. Приподнятое у них настроение, радость в глазах плещется.

У конторы лесхоза кучки мужиков в зелёных штормовках. Они степенно курят, обсуждают что-то. А женщины меж собой словами перебрасываются: «Мужья-то наши орешничать собираются. Орех нынче славный. То-то обнов и гостинцев накупим!»

Вот в чём дело! Оттого и гудит танкетка: обкатывают после ремонта, в трудный и далёкий путь готовят. В тайгу промысловикам провизию, одежду на ней повезут, оттуда – орех.

Таёжную дорогу не каждый осилит.

«Каравай домашний за один присест съешь?» – спросят у тебя, прежде чем в дорогу брать. Засомневаешься ты, и они в тебе засомневаются, слабак, подумают, разве такому таёжную дорогу осилить, нечего нос за порог совать. Там тебе пни на пути противотанковыми ежами покажутся, небольшие болотца – непроходимыми топями, завалы бурелома – неприступными засеками. Деревья в завалах друг на друге и поперёк и вдоль, и в небо, и в землю упираются, будто их злой волшебник складывал. Неопытному да слабому тут делать нечего. Начнёт убирать одно бревно, а сыграет второе, третье, покатится – зашибёт.

Вот и посылают вперёд бывалых мужиков с острыми пилами и топорами. Идут они по таёжной противопожарной просеке, то пень срежут, то нависшую или упавшую лиственницу распилят на части, то завал разберут. А за ними вьючные лошади движутся. До деляны, где кедра море, идти далеко, не раз вспотеешь и высохнешь.

Забирается кедр туда, где берут начало горные реки и рождаются сизые туманы. Он любит держать на своих макушках ночующие облака. Кедр добр и щедр. Всё живое в тайге не прочь укрыться в его пушистых ветвях и полакомиться кедровыми орешками. У кого зубы остры, клюв крепок, кто научился добывать ядрышко – тот лакомится орешками, а неумеха только облизывается.

Меня Степан-лесник научил, как с высоченного кедра орешки добывать. Нелегко это. Ну да мне много не надо, хотя все из тайги стремятся побольше богатства увезти – орехов, рыбы, дичи. А мне рюкзачишко орехов хватит на зиму щёлкать, а вот таёжной жизни я бы три короба увёз. Да только не так это просто. Надо с тайгой крепче сродниться, сотни километров звериных троп пройти, у костра все рассказы таёжников выслушать, ложиться спать, когда ковш Большой Медведицы ручкой вниз опрокинется, а вставать с утренней зарёй, тогда непременно бодрым и крепким станешь и с багажом приедешь!

Таёжный чай

Не вздумай спрашивать у настоящего таёжника, какой он пьет чай: индийский или цейлонский. Засмеёт таёжник…

Я первый раз тоже попал впросак. В рюкзаке у меня лежало несколько пачек индийского чая, самого высшего сорта. Я достал одну и собрался удивить всех редкостной заваркой.

Думаю, если у них окажется грузинский чай, я небрежно отстраню кашевара и скажу: «Позвольте, у меня индийский, высшей пробы».

И только я спросил, какой у мужиков чай, они меня огорошили:

– Таёжный у нас чай, парень. Нет нужды нам в тайгу заграничный товар нести.

Примолк я, жду этот диковинный чай. Кашевар берёт твердый чёрный комок, с виду похожий на обуглившуюся деревяшку, и бросает в ведро с кипятком, затем горсть каких-то корешков – тоже туда. Повисело немного ведро над огнём, снял его кашевар, поставил на землю, телогрейкой накрыл и стал ждать, когда корешки напреют.

Я отвернулся: смотреть не хочу на это варево, не то что пить.

Лесник Степан, кряжистый бородач, с широкой, как платформа, спиной, говорит:

– Погоди серчать. Сначала попробуй.

Я тогда мало знал Степана и всех мужиков, с которыми брусничничал, и всё удивлялся его медлительности. А выходило совсем наоборот: Степан к концу дня почти полную торбу трёхвёдерную набил, а я едва-едва ведёрко наскрёб.