Песня цветов аконита

Пока шли к пещере, остальные переговаривались, довольные. Только Суори смахивал на змею, которой хвост отдавили. А потом сороки трещать перестали.

Сверху полетели сети — видно, велено было по возможности взять живыми. Но все в шайке Ёро знали: остаться в живых значит быть отправленными в копи. А умирать там не захочет никто. Уж лучше так, в драке, да побольше солдат прихватить с собой!

Оружие держать люди Ёро умели, да только против них тоже не птенчиков пушистых послали.

Что до Аоки, то он драться мог неплохо — но в уличной свалке, а вот клинком махать всерьез не обучился. Крови не боялся, но и не любил. Предпочитал брать на испуг, а не убивать.

Сети стесняли движение тех, на кого попали, и один из сотоварищей Аоки, поняв, что не выбраться, исхитрился высвободить руку и полоснул себя ножом по горлу.

Аоки запутался в одной из сетей, увидел, как Суори споткнулся, повернулся неловко — и клинок солдата вошел в его плечо. Но Уж словно и не заметил этого — и сейчас не ужом его стоило бы прозвать, а черной гадюкой. Аоки поклялся бы сейчас, что у Суори четыре руки — и противники Ужа отступали. А потом Суори пронзило несколько стрел — солдаты сочли за лучшее прикончить разбойника.

Аоки коротко вскрикнул, словно это его клюнула в сердце стрела, попытался выбраться из-под путаницы сплетенных веревок, — но за сеть дернули, и он не сумел даже подняться. Видел, как упавшего Суори ударили для верности длинным клинком… и Уж больше не шевелился. Аоки не мог сдержать слез — а лицо было в пыли, и слезы текли, превращая лицо в разукрашенную узорами маску.

Потом его потащили куда-то. Он пробовал сопротивляться, но сильный удар на какое-то время лишал его возможности владеть своим телом. Поняв, что не выберется, он начал вырываться, словно не человек, а самая настоящая рысь — надеялся, что убьют. Не убили. Затянули веревки потуже, так, что не просто шевелиться — дышать было больно.

Из тех, кто возвращался с поляны, не больше половины взяли живыми, и целым — никого. Все были ранены; пожалуй, Аоки отделался легче многих — он всего-то не мог шевельнуть рукой, и не уверен был, что сможет хоть когда-то по-прежнему ею владеть.

Тех, кто был ранен легко, отделили — на руку Аоки взглянули и оставили его вместе с пятью другими. Когда он сообразил, что это означает, закусил губу и дал себе слово — если уж не удастся сбежать, ни одного звука от него не услышат.

Его и тех пятерых побросали во взятую в ближайшей деревне повозку, наскоро перевязав.

Одного прикончили по дороге — он был ранен в живот. Все равно бы не довезли.

Пути к городу Аоки не запомнил. Он и не ждал, что их привезут в город, думал — вздернут на ближайшем дереве. Нет же, народ должен видеть, что происходит с преступившими закон…

О судьбе оставшихся в пещере Аоки не мог знать, но догадывался, что там тоже мало кто выжил. Выбить людей оттуда не так-то легко, зато не выпускать просто. Хоть запасы и есть, кончатся рано или поздно.

Заметив, что веревки на нем затянуты слишком туго и кровь не может свободно двигаться, путы немного ослабили. Впрочем, тому было уже почти все равно.

Везли долго — останавливались то в одном, то в другом селе, жители толпились вокруг — посмотреть. Ни у кого, похоже, и мысли помочь не мелькнуло — разбойники же, деревенским жителям хоть и мало от них доставалось, а все же… Ну, люди Ёро деревенских обычно не трогали, взять с них было нечего — ну так кто знает, какую шайку изловили на этот раз? Были среди горных разбойников и самые беспощадные убийцы.

По щеке Аоки полз большой рыжий муравей. А согнать невозможно, даже голову толком не повернешь.

Привезли их под вечер — бросили в каменный полуподвал. Дали напиться. Снова связали — не так туго, можно немного прийти в себя.

— Что с нами будет? — спросил Аоки приятелей, хоть ответ знал прекрасно.

— Известно что…

Слишком уж разошлись в горах и предгорьях разбойники. Горожане люто их ненавидели — и боялись. Да и деревенские едва ли относились лучше. Не до милостей было — народ должен знать, что виновные жестоко наказаны. Большую часть — здоровых или легко раненых — увозили к озеру Гэта, в соляные копи. А тех, кого лечить было дорого, казнили на площади — чтобы видели все. Если их не отправили с высохшему озеру и не прикончили по дороге — значит, скоро состоится представление с их участием.

Кто знает — может, оно и лучше. В копях тоже верная смерть, только медленная.

По традиции тем, кого обвиняли, давали возможность высказаться или потребовать защиту. Только ни сам он, ни его товарищи сказать ничего не могли — напротив, нашелся свидетель, показавший, что именно эти люди напали на него в горном ущелье. Аоки помнил этого свидетеля — действительно, его отпустили живым, отобрав две телеги с добром. Зря отпустили…