Песня учителя

Лотта осталась одна. Перед ней лежали конспекты, согласно которым занятие надо было закончить рассказом о городском празднике, устроенном в честь судьи Аздака. Лотта это придумала, чтобы студенты приободрились. «Пьеса Брехта, заканчивающаяся празднеством» – было выведено в блокноте, а еще – что надо раздать им странички с последней песней из пьесы. Она специально наделала копий этой песни, и говорилось там, что все хорошее должно принадлежать тому, кто этого достоин.

«Потому что, – сказала бы она студентам, не покинь они аудиторию настолько внезапно, – руководствоваться такой моралью намного полезнее, чем считать, будто стать хорошим невозможно».

Таге Баст снял ее сидящей перед стопкой листочков с заключительной песней – листочков, которые она так и не раздала.

– Вы еще здесь, – медленно проговорила она.

Не отрываясь от камеры, он кивнул.

– Продолжайте, не смущайтесь, – сказала она, – постарайтесь все заснять. Вперед, теперь у вас есть то, чего вам недоставало!

Не обращая на него внимания, Лотта выбросила в мусорное ведро непригодившиеся листочки и вышла в коридор. Дверью она громко хлопнула, давая ему понять, что идти за ней вовсе не обязательно.

Выбежав из школы, Лотта спустилась к реке, села на скамейку и закрыла лицо руками. Как поступить дальше – не придумывалось. Она где-то читала, что жить надо, стараясь принимать доставшееся на твою долю безумие, бежать от него нельзя! А она – она собралась сбежать от смятения, и как же тогда быть с доверием? Ведь Лотта сама убеждала Таге Баста, что действительность нужно встречать, доверяя ей, она даже вообразила, будто такое доверие свойственно и бессловесному зайцу, убежденному, что лапа у него заживет. «Ну ладно, – сказала она смятению, – приходи, я приму тебя, выдержу и выслушаю все то, что ты скажешь мне». – И ей стало легче, по крайней мере, если сравнить с недавним ее состоянием, когда она пыталась просто тихо переждать тревогу. Дыхание постепенно наладилось, и Лотта поняла, сколько сил тратила на то, чтобы отвлечься. «Открыться смятению – это подвиг», – подумала она.

Она наконец встала. Возвращаться домой, в дом, который красовался на берегу реки, не хотелось. Хоть солнца и не было, Лотта надела солнечные очки и пошла прогуляться. Неожиданно она увидела, что забрела на улицу Бломаннгата. На тротуарах и тропинках вдоль реки было полно народа – они шли пешком и катили на велосипедах, прогуливались с собаками и толкали перед собой детские коляски и, судя по всему, от внутренней борьбы не страдали. Впрочем, возможно, они лишь притворялись.

Находиться в одном с ними мире Лотте казалось невыносимо, и она метнулась к пабу, одному из самых злачных в окрестностях и с довольно скверной репутацией – как раз поэтому прежде она сюда не заглядывала. Там, на порядочном расстоянии друг от друга, сидели лишь несколько видавших виды мужиков. Они сосредоточенно смотрели в свои пивные кружки, будто где-то там, на дне, скрывалась тайна смысла жизни. Хотя будь это правдой, Лотта не удивилась бы. Бомжа она тут не увидела – похоже, даже эта забегаловка была ему не по карману, но если бы он тут оказался, Лотта постаралась бы заговорить с ним. Может статься, от беседы с честным бродягой, эдаким Аздаком, ей бы полегчало. «А ты пригласи румынскую нищенку», – насмешливо предложила она себе. Хорошо, что у нее сохранилось чувство юмора.

Подошедшую к ее столику официантку Лотта, опустив голову, попросила принести бокал вина, залпом осушила его и попросила повторить, а спустя несколько минут кровь будто бы сбавила свой ход, а покалыванье в пальцах прекратилось. Лотта вытащила ручку и лист бумаги и написала: «В чем проблема?» Она долго сидела, рассматривая эту написанную ее же рукой фразу. В том, что ей не удается заинтересовать студентов театрального отделения драматургией Брехта? Нет, дело в чем-то еще, проблема более глубокая.

И тут напротив вырос вдруг Таге Баст с камерой в руках. Перед глазами у Лотты поплыло, она вырвала камеру из его – как она заметила, довольно слабых – рук и, направив камеру на его бледное, слегка ребяческое и сейчас – ужасно напуганное лицо. Лотта положила камеру на диванчик рядом. Чтобы достать ее, Таге Басту пришлось бы перегнуться через стол. Однако он остался стоять на месте.

Случись это днем или неделей ранее – не говоря уж о паре месяцев, – и ее собственные поступки напугали и поразили бы ее. Но не сейчас. То, что было прежде, было не в счет. Его проект глупый и поверхностный, она в него не верит. Об этом Лотта сказала прямым текстом, и тогда Таге Баст быстро наклонился, схватил камеру и выскочил за дверь. В конце концов она собралась с силами и скрепя сердце отправилась домой. Почему, интересно, это называется «скрепя сердце»?