Песня ветра. Ветер перемен (СИ)

Нигде нельзя было спрятаться от пронзительных мыслей Владыки. Они плыли сквозь томно-сладкий воздух, пропитывая пространство всего города, и куда бы она ни бежала, куда бы ни пыталась спрятаться, она все равно чувствовала его так, словно он смотрел ей в глаза, вновь и вновь вгрызаясь ледяными бурами в ее душу.

Поначалу ей казалось, что все жители города, все Первопришедшие, что обитали здесь, были одурманены этим взглядом, что мощь воли Себана подчиняла их, заставляла их думать одинаково, смотреть в одну сторону, молчать и плести бесконечную нить времен. Потом она поняла, как сильно она ошибалась. Себан несомненно воздействовал на весь город, он создавал Мембрану и держал ее в одиночку, он был разумом, объединяющим всех, силой, что защищала это место от внешнего мира, он сам был Эллагаином целиком. Но и жители этого города точно также стремились к своему Владыке, по собственной воле они принимали его концепцию, его идею, его взгляд на мир, и его мир, которым он окружал их. Иллидар походил на огромный муравейник с единственной маткой в центре, на коллективный разум из тысяч крохотных разумов, каждый из которых не мыслил себя без всех остальных. Первопришедшие были одним лицом в тысяче лиц, тысячью лиц в пульсарах глаз Себана. И этот выбор они делали сами, сохраняя свою индивидуальность, жарко желая лишь одного: идти в ту же сторону и делать то, что угодно было всему Эллагаину и его Владыке.

И вот это-то и было самым ужасным для нее. Еще какое-то время назад Лиара сочла бы такую верность, такое непоколебимое стремление всех в одном величайшим благом и прекраснейшей сказкой из всех, что может существовать на земле. Сочла бы, если бы не знала иного. Сила Себана была поистине велика и могущественна, и он действительно употреблял ее лишь во благо своего народа. Он не грабил, он не устанавливал законов, за нарушение которых можно было бы попасть в темницу. Кажется, в этом городе даже нужды не было в страже, потому что никому в голову не приходило нарушить закон и плавное течение вечности в пронизанных солнцем водах Тонила. Но какой ценой все это было куплено?

Себан остановил жизнь. Немыслимой силой собственного разума он затормозил громадные жернова времен, и они перестали молоть здесь, в этом краю вечной молодости и бессмертия. Но жизнь в ее неистовом танце, словно девчонка с рыжими кудрями, что босиком кружится по росистым лугам на рассвете и хохочет, подставляя усыпанное веснушками лицо и венок из ромашек и васильков на непослушных кучеряшках брызнувшим из-за края неба солнечным лучам, эта жизнь не знала, что такое остановка, она не знала, что значит прерваться, замереть. И если что-то отнимали у нее, если ее танец пытались ограничить, то и она сама била в ответ, не со злобы, не с ненависти, а потому, что таков был ее великий танец.

На весь город Эллагаин, на всех его жителей было всего лишь тринадцать детей. И это были последние дети Эллагаина, что родились здесь: других не ожидалось, потому что им неоткуда было взяться. И эти дети несли в своих жилах конец этого прекрасного края: все они были уже третьего поколения Первопришедших, и их дети уже никогда не увидят, как переливается солнце Мембраной, как цветут вишни, как гонит ветер по лазоревым волнам нежные лепестки. Не увидят потому, что все здесь было подчинено одной единственной идее: чистой крови Первопришедших, которую они смертельно боялись разбавить хоть чем-то.

Это, наверное, пугало Лиару больше всего. Этот город был окутан ложью столь тонкой и искусной, которую мог породить только острый, как бритва, разум Себана. Владыка мнил себя равным Молодым Богам, если не сильнее их самих, мнил себя способным остановить время для своего края и сделать из него вечный цветущий сад, и в этом была смерть для всей этой красоты. Смерть, эта лживая омерзительная старуха в рванье и обносках, с диким хохотом бродила по прекрасным улицам вечного города, приняв облик вечно-юный и мягкий. Она пила кристально чистую воду источников и блики солнца из глаз детей, надежды взрослых и любовь тех, кого уже можно было назвать стариками. Она срывала своими костлявыми скрюченными пальцами сочные плоды дерева вечности и жадно глотала сладкий сок бессмертия, хохоча в лицо Себана, когда он считал ее своей госпожой и той, кто подарит ему все время мира. И никто, никто в этом городе не видел ее скрюченного тела и полных голода глаз, никто не хотел слышать ее шаркающей поступи, замечать ее ядовитый смех. Лишь Лиаре в глаза она шипела, будто змея, плюясь ядом и с каждым днем все сильнее и сильнее давя на то самое, нежное, живое, золотое, что билось в ее груди, прорастая зеленым ростком сквозь ребра.

Никогда еще ей не было так плохо, никогда никто не пытался сломать ее так, как ломало и крутило ее это место. Но Лиара держалась изо всех сил, держалась и не поддавалась той искусной лжи, так тщательно замаскированной под правду, что даже те, кто исторгал ее из себя, даже самые сильные и могущественные, не были в состоянии разглядеть это.