Песня ветра. За Семью Преградами (СИ)

То, что делала Улыбашка, было тем же, но иным. Голос эльфа, чистый и высокий по сравнению с хрипловатым баском гномихи, тогда с трудом подстраивался под трудные нижние ноты, дрожал из-за чересчур большого напряжения голосовых связок, с трудом пропевал вязкие слова, состоящие большей частью из согласных, на чужом языке. Улыбашке же этот язык был родным, да и песня – самой знакомой из всех возможных.

Странные волны порождал этот голос. Будто круги на застывшей глади илистого пруда, будто медленно текущая смола, чья капля так долго-долго набирается, чтобы сорваться вниз. Густой бас гномихи был объемным, живым, полным красок. Поначалу она пела без слов, выводя мелодию, что становилась все более громкой, более насыщенной. Так поднимается над горами ветер, сначала совсем слабый, едва колышущий листья. Но с каждой минутой порывы его все крепнут, воля становится все сильнее, нрав злее. Так рос и рос звук, рождающийся в горле маленькой гномихи, набирающийся силы и мощи.

Лиара поняла, что забыла обо всем на свете и, закрыв глаза, погружается в вибрирующую мощь Песни Камня. Она зашумела горным потоком, разлилась широкими водами великой реки. Эта мощь была молчаливыми горами, что безмолвно смотрели в огромное небо, собирая вокруг своих вершин бешено кружащиеся облака. Она была обвалами, что срывались с горных круч, в ярости низвергаясь вниз и волоча за собой переломанные деревья, громадные каменные глыбы, разрушая все и создавая новые ущелья, новые русла для горных рек, новые плато для редких обитателей круч – владык небес орлов и сумеречных котов. Эта мощь была зимней вьюгой на перевалах, которую ничто не могло остановить, порывами ветра, что рвали и рвали, обгладывали до костей ледяные бока гор. Она была тишиной глубоких червоточин у самых корней гор, где властвует вечная ночь и тишина, где эхо падающей воды гуляет по коридорам, и в подгорных озерах, чью гладь не колеблет ни одна волна, спят большие лишенные цвета слепые рыбы, что никогда не видели солнца.

Тугие волны звука проходили сквозь Лиару, сотрясая все ее тело. Словно больше она не была мешком из мяса и костей, обмотанным в сохраняющие тепло тряпки. Теперь ее тело казалось пористым, как песчаник, и песня гномихи властно вторгалась в эти крохотные ячейки ее плоти, заполняя ее, заставляя вибрировать в унисон.

Все замолчали, пораженные тем, что происходило сейчас. И тогда Улыбашка начала пропевать слова. В первый миг Лиаре показалось, что это не слова вовсе, что это – звуки, с которыми сходят лавины или скрипит под ногами белесый щебень на разливах горных рек. Потом слова прорезались более очевидно, словно неведомая вязь старых, потемневших от времени письмен на тусклом лезвии клинка. Ворчащие, тяжелые, с трудом перекатывающиеся во рту звуки; так мало гласных, так много странных, непривычных для слуха твердых звуков, напоминающих по своему звучанию то ли эхо крика хищной птицы, раздробившееся между скал, то ли густой рев высокогорного оленя осенью, когда туманы укрывают ущелья, когда задумчиво засыпает густой лес, когда приходит время шуршащих листьев и ветров зимы.

Что-то даже внутри самой Лиары отвечало на этот зов, поднимаясь из самых глубин ее существа, открывая слепые глаза и в первый миг узнавания глядя в ответ. Что-то такое мощное шевелилось в ней, содрогаясь от первого нервного напряжения, первого импульса, что был еще до мысли. Так рождающееся на свет живое существо, еще слепое и испуганное, слабое и непонимающее, где оно находится, в первый раз ощущает свои конечности, не подчиняющиеся его воле, делает первую попытку пошевелиться, которой сопротивляется девственно-чистая материя, еще ни разу не пробовавшая двинуться.

Все путники замерли, вслушиваясь в этот звук, напитываясь им, растворяясь в нем. На лицах их теперь не было никакого выражения, только глаза пытливо смотрели, смотрели в никуда, отыскивая что-то невидимое им самим, но вполне ощутимое.

Но самым странным во всем этом была реакция Жужи. Он замер, глядя на Улыбашку огромными глазами, круглыми, словно две плошки. Он больше не трясся, не боялся, не скулил, он смотрел на нее, не отводя взгляда, и что-то начало меняться.

Сначала Лиара ощутила это. Прилив свежести. Как будто первый утренний ветерок пробежался по сонным листьям, обещая зарю и рождение нового дня. Как будто прохладная роса рассыпалась бусинками по розовым мягким соцветиям клевера, и толстые шмели завозились в ней, неловко перебирая длинными лапками и недовольно жужжа. Она с наслаждением глотнула эту свежесть всей собой, приникла к ней, чувствуя, как растворяется усталость, уходит прочь тревога, боль, слабость. Глаза сами собой вывернулись, переходя на внутреннее зрение, и Лиара обернулась.