Песочные часы

- Мечтала сбежать? Все эти пять лет грезила о родине? Так я тебя расстрою: нет больше того Кевара Конечно, княжество существует, но ваш князёк давно убит. Правда, армию оттуда уже вывели: всех, кто сопротивлялся, истребили. Так что Кевар отныне – одна из наших дойных коров, регулярно пополняющая казну за право дышать воздухом свободы.

Нет, не может быть! Хоть что-то, да осталось! Моя родина, мой город, родные… Что бы вы ни говорили, Сашер альг Тиадей, я хочу взглянуть хотя бы на пепелище.

Я знаю кеварийцев, они не выдадут. Просто промолчат, не доложат араргским соглядатаям.

Попытаюсь найти отца, тётю, узнать, где похоронена мама (теперь я пришла к выводу, что её убили), что стало с Иахимом ллор Касана и его семьёй, подругами. Если там действительно пепелище, уеду в другие края. Ещё не все подконтрольны Араргу в долине Старвея, где-то я смогу осесть и начать всё сначала. Надеюсь, не одна.

- И как, всё ещё туда хочешь? – в голосе появились шипящие нотки. Вот она, злость, боль и обида. Изобьёт снова или сообщит «прекрасное» известие?

- Кевар – мой дом, но нет никакой надежды...

- Лжёшь! Как всегда, лжёшь, змея!

Он отвесил мне пощёчину, потом, неожиданно притянув к себе, поцеловал и оттолкнул. На этот раз ударил несильно, просто не сдержался.

- Знала, что я грезил о ребёнке, на всё был готов, - и хладнокровно их травила, - хозяин отошёл к столу, так крепко сжав его край, что побелели костяшки.

- Я не травила, хозяин. Зная, что беременна, я никогда бы не убила малыша.

- Да, ты их любишь… Ангелину любишь… Снова, небось, обзавелась этой дрянью?

- Но я ни разу не была в городе, хозяин.

- Значит, только это тебя остановило? Так вот, если увижу, если узнаю, а я узнаю, то…

Не договорив, он снова сел, жестом приказав подойти и встать напротив. Молчал, просто смотрел на меня, а я, наоборот, старалась избегать его взгляда.

Сейчас кошмар вернётся. Чувства всё ещё сильны в нём, он ничего не забыл. И понял, о чём я мечтала все эти годы. А за мысли о побеге торху по голове не погладят.

- В постели тоже лгала?

Я не ожидала такого вопроса, но честно ответила: «Нет».

- Да неужели? – ехидно переспросил хозяин. – А чего ж так? Нужно быть последовательной. Значит, когда обращался, как с женщиной, нравилось. Что ж, теперь будешь вещью. Мне нужен наследник, и я его получу. Разделась и легла.

- Что? – я испуганно взглянула на него.

Норн встал, грубо ухватил за руку и, пресекая сопротивление, толкнул на диван лицом вниз. Я попыталась вырваться, предчувствуя боль, которую принесёт близость, первую боль за пять лет, но меня надёжно придавили, задрали юбки и стащили нижнее бельё.

Значит, как Шоанез, если ещё не хуже…

Так и есть – рывком раздвинул ноги, вставил между колено, чтобы обратно не свела. Наверное, расстегивает штаны.

- Прошу вас, хозяин, пожалуйста, не надо! – сдавленно, с трудом приподняв лицо от обивки, прошептала я. – Умоляю, пощадите!

- Пощадить? Ты сама этого добивалась, всё сделала, чтобы я относился к тебе, как к вещи. Так получай!

Я разрыдалась.

Шоан, какая же я дура! Думала обхитрить судьбу, забыла, кто я есть – рабыня. Не желала зачать среди ласки – так получай боль и насилие.

Но боли не последовало. Всхлипывая, ждала её, но ничего не последовало. Более того, норн убрал руку и колено, давая возможность сесть. Но я не спешила, всё ещё не веря.

Слёзы градом катились по щекам.

Мягкое касание подбородка губами и шёпот:

- Я этого не сделаю. Поверила, что изнасилую? Нет, до этого не делал и теперь не стану. Просто ярость нахлынула, когда вспомнился твой поступок. Надеюсь, понимаешь, насколько больно мне сделала?

Норн обнял и смахнул слёзы со щеки.

- Тихо, не плачь. Дай посмотреть, что с твоими ушибами. Вроде, зажили. Успокойся, я уже не злюсь, простил тебя. Может, напрасно, но всё равно.

Я осторожно взглянула на него: те же янтарные глаза, но без следов гнева.

Руки ласково гладят, осторожно: чувствует, как вздрагиваю от каждого прикосновения.

Снова поцеловал и отпустил, сказав, что с сегодняшнего дня могу приступать к прежним обязанностям.

Вечером с опаской постучалась в дверь спальни хозяина. После дневного разговора и наказания (обидно, но я осталась дома, прильнув к окну, прислушиваясь к отголоскам праздника) хотелось оказаться как можно дальше от этой двери, и малодушно оттягивала неприятный миг.

Я понимала, что причинила норну страдания, случайно нашла и ударила в самое больное место, и опасалась мести: унижение, причинённое рабыней, не забывается. И преданное доверие. Другое дело, что я никогда не считала себя обязанной быть искренней, любящей, а он, видимо, думал иначе. И, судя по всему, был откровенен. В пределах разумного.

Сказал, что простил. Не только ли на словах?