Песочные часы

Он не удивился, увидев меня, или сделал вид, что не удивляется.

— Я только что приехал, еще не ложился, — сказал он и пригласил меня в кабинет, где я однажды был, приносил ему какую-то повестку.

Я не стал садиться — до того ли было! — но от сигареты не отказался.

— Господин доктор, к вам сегодня ночью нагрянут. Я узнал об этом случайно, но это точно…

Он немного изменился в лице и ничего не ответил.

— Вот и все, — сказал я неловко и поднялся. Он вынул изо рта сигарету. Что-то он соображал, глядя на меня пристально. Может быть, хотел догадаться, почему я это сделал. «Ну, как раз этого вы никогда не узнаете, господин доктор!» — подумал я.

— Подождите, — вдруг сказал он, словно решился, — если вы сделали первый шаг, вам придется сделать и второй: это неизбежно.

— Я вас не понимаю… — пробормотал я. Чего он от меня хочет? Он предупрежден, — что я могу еще?

Когда он заговорил, меня заново удивило его спокойствие:

— Вы понимаете, я уже не имею времени…

Я пожал плечами: разве, чтобы уйти, нужно так много времени? Я не произнес этих слов, но он угадал их по моему жесту.

— Вы не поняли меня, Вальтер, не имею времени, чтобы переправить то, что у меня есть…

Он смотрел на меня, словно оценивая, и вдруг я понял, что он имел в виду, говоря о «втором шаге». Меня словно кипятком обдало, так это было неожиданно! Но может быть, я не понял его? Он не заставил меня догадываться:

— Вам придется взять у меня кое-что…

Он даже не спросил, согласен ли я. И вдруг мне открылся смысл его внезапного решения: то, что я сделал, уже не требовало ничего больше. Раз я сделал ЭТО, я сделаю все. Он считал меня своим единомышленником. И разве это не было так? За все это время, ужасное время, я в первый раз стал самим собой для другого человека, раскрылся перед ним, вошел в его круг, он принял меня в свой круг безоговорочно. Мой поступок открыл ему меня. Это было логично, и удивляться нечему!

— Хорошо. Только побыстрее!

Он улыбнулся мне, улыбка была как рукопожатье или, может быть, слова: «Спасибо, друг!..» Господи! Такие простые и такие далекие слова!

Совсем неподходящие обстоятельства для ликования, но что-то во мне возликовало: я все-таки дорвался! Потому что, кто бы он ни был, сейчас он — мой единомышленник!

— Подожди, — сказал он. Да, именно так, на «ты», он должен был сказать: это тоже заменяло какие-то другие слова, так же как и его улыбка.

Он тотчас вернулся; я думал, то есть просто был уверен, что это литература, что же еще? И мысленно прикинул, куда бы ее сунуть. Ничего лучшего, чем к моей фрау в шкаф с нафталином, пожалуй, не придумаешь: впрочем, уже зима, она уже носит теплое… Ну, еще есть время подумать. А потом, верно, все-таки он скажет, кому ее передать… Я вспомнил нашу встречу на Кройцберге, ту даму… И — меня просто в жар бросило от этого воспоминания! — молодого человека, вскочившего на ходу в трамвай…

Энгельбрехт вошел, держа в руке небольшой сверток. Видя мое недоумение, он объяснил:

— Здесь пистолет «зауэр», второй номер. И три обоймы. Он заряжен.

— Хорошо. Только, пожалуй, развернем его. Я положу в карман, — сказал я.

— Как тебе удобнее.

Он сорвал промасленную бумагу, — значит, пистолет был смазан: без расчета на немедленное применение. Я подумал, что оружие, видимо, у него — «на случай»… И удивился: он расстается с ним именно сейчас, когда этот случай подошел…

— Это не все, — сказал Энгельбрехт, — пройдем в, кухню.

Кухня была совсем не холостяцкая: много всякой! всячины. В такой момент я все же обратил на это внимание.

Энгельбрехт сбросил пиджак, и я увидел, что под жилетом сбоку у него — другой пистолет. Может быть, маленький револьвер, я видел такие и слышал, что они здорово бьют.

Я думал о всяких пустяках, о чем угодно, только не о машине, которую вот-вот «подгонят во двор».

Между тем Энгельбрехт открыл духовку, вытащил железный лист, и под ним оказалось второе дно: там лежали плоские коробки из-под леденцов, такие синенькие, с изображением ребенка на крышке…

— Здесь листки, — сказал он.

Я уже сам догадался об этом.

— Я дам тебе чемоданчик, чтобы сложить все это, — сказал он, словно о чем-то обыденном.

— Лучше рыночную сумку. Если есть.

— Найдется.

Теперь, наверное, уже было все: не мог же он хранить у себя целый арсенал и библиотеку нелегальщины. Но почему-то он медлил. Потом он вроде бы решился, видно было, что это ему трудно далось:

— Я вряд ли выберусь. Распорядись всем этим сам.

— Хорошо, — ответил я. Ясно, что он не хотел передать мне свои связи. Боялся. Это было понятно.

— Ну, иди, — он легонько подтолкнул меня к двери и, когда я повернулся, обнял меня за плечи. — Ты меня здорово выручил, парень!

— Вы меня тоже, — сказал я, но он, конечно, не понял этого.

И вот я спускался той же темной лестницей, унося видение большого, побледневшего и сразу осунувшегося лица с глубокими морщинами на лбу и у рта и звучание обычных слов, заменивших какие-то другие, более пышные и потому непригодные сейчас…

И всего-то прошло не более получаса. А все у меня перевернулось, словно колбы песочных часов. Начался новый отсчет времени. Это потекло время Рудольфа Шерера.