Песочные часы

— Она девочка, — с тоской протянула норина, вытащив носовой платок. — Я её очень люблю, но она девочка. И не нужна отцу.

— Что вы такое говорите?! — ужаснулась, присев на корточки возле неё. — Как может хозяин не любить свою дочь? Она же такая красавица, так на вас похожа.

— Если бы у неё были зелёные глаза и тёмные волосы, он бы её любил, — в сердцах вырвалось у госпожи. — Он всех твоих детей любить будет, торха! Твоих, а не жены.

И ушла, громко хлопнув дверью.

Кажется, я начинала понимать.

Моя беременность — напоминание о её трагедии, а ещё воспитание, краеугольным камнем которого был долг. Долг — родить мужу наследника. А она не смогла его исполнить. И хозяин, уделявший мне повышенное внимание у неё на глазах.

Вспомнилась реакция норна на рождение девочки — разочарование, нежелание взять на руки. Госпожа этого не видела, но ей могли рассказать. Да и после она не могла не заметить, что супруг не светится от счастья. Вот и решила, что тот дочь не любит.

Я в это не верила. Просто девочка маленькая, часто плачет, кричит — хозяину это неприятно. Но когда крошка начнёт говорить, он не сможет не улыбаться ей. И всё изменится, норина Мирабель успокоится.

Невозможно не любить собственного ребёнка. Во всяком случае, так мне казалось.

А потом осознала невероятное.

Госпожа ревновала ко мне мужа! Несмотря на то, что мы с ней стояли на разных ступенях иерархии, её слова, намёки красноречиво говорили о зависти. И дело не только в ребёнке, а в хозяине.

За что мне это? Норну-то хорошо, а меня госпожа со свету сживёт. Ей ведь не объяснишь, что его увлечение, во многом связанное с желанием иметь детей, через год-два угаснет.

Нет, при первой же возможности выберусь в город, к Тьёрну. Я нравлюсь ему, значит, при приложении некоторых усилий доберусь до колдовских штучек или что-то о них выпытаю. И сбегу. Пусть не в Кевар, но на свободу.

Управляющий известил, что отныне я освобождалась от повинностей. Только мелкая посильная работа без малейшей угрозы для жизни и переутомления. По сути, могла лишь вытирать пыль, следить за принадлежностями в ванных хозяев и прислуживать. Даже бельё перестилать разрешалось при условии, что не буду носить корзину с грязными вещами в подвал, к хырам. И то управляющий намекнул, что работаю лишь до тех пор, как живот не вырастет.

Таким образом, у меня оказалось много свободного времени, которое посвящала самообразованию, удобно устроившись с книгой на кровати. Первое время она казалась такой непривычно большой и мягкой, но потом привыкла. И полюбила — с моей-то сонливостью! Разленилась, вставала в восемь, а то и девять, после пробуждения хозяина, но успевала к госпоже. Умываться ей носила другая служанка, а вот одевать себя она позволяла. И всё спрашивала, как себя чувствую. Между нами явственно наметилось отчуждение.

Врач настаивал на том, что мне полезно гулять, дышать свежим воздухом, поэтому путь в город был открыт. Норн, уверившись, что я люблю будущего ребёнка и, вроде, бежать не собираюсь, отменил домашний арест.

Одну, разумеется, никуда не отпускали, только под надёжной охраной женского и мужского пола: первая должна была заботиться о моём здоровье, вторая — прокладывать путь в толпе, предотвращая малейшую опасность для жизни.

С радостью пользовалась дарованным разрешением, часами просиживая в лавках с игрушками, детской одеждой, мебелью и прочими вещами для маленького. Своих денег, разумеется, не хватало, но я могла покупать на имя виконта Тиадея.

На всякий случай брала вещи и для мальчика, и для девочки, хотя хозяин был убеждён, что родится мальчик.

К сожалению, носить приходилось прежнее серое платье, зато у меня появилась отороченная беличьим мехом безрукавка, в карманы которой прятала крупные деньги, и муфта, чтобы не мёрзли руки.

Пальто было добротным, не мёрзла, а вот ноги иногда промокали. И дело не в сапогах, а лужах. Но заболеть не давали — сразу по возращению делали ванночку для ног, растирали их мазью с добавлением молотого перца, надевали шерстяные носки и усаживали перед камином.

На день рождения меня сводили в театр.

Жутко волновалась, даже расплакалась, как ребёнок, но все в один голос утверждали, что ничего не случится. Пришлось выпить стакан воды, чтобы привести чувства в порядок. Пила я много и напоминала хомяка: вечно что-то жевала. Обычно орешки. Даже не знаю, сколько фунтов съела во время беременности, хватило бы засыпать весь дом.

Несмотря на то, животик едва заметный, будто чуть пополнела, меня нарядили в новое платье с завышенной талией. Госпожа отдала золотую цепочку с коралловой подвеской, подходившую к платью.

Увы, без серого лифа и полосы по подолу не обошлось — проклятые правила!

В театре, вопреки опасениям, ничего страшного не произошло. Я ни на минуту не оставалась одна, даже в дамскую комнату сопровождала норина Мирабель (а выходить пришлось раза четыре — неудивительно, при том объёме жидкости, которым меня поили!), и представление смотрела, сидя на коленях у норна.

Правда, в этот раз обошлось без мороженого — могла заболеть. Зато было вкусное пирожное и чашечка какого-то напитка.