Песок под ногами

Лицо его пылало. И правда, я ничего не знала о нём. Благополучный мальчик… папа, мама, тётя. Но ведь чем-то вызваны его странные рассуждения, которые я слышу на протяжении всех этих трёх лет!

Даша молчала, небрежно откинув голову, но у неё едва заметно подрагивали губы. Золотыми прядями падали волосы на серую куртку.

— Разве мы дети? — подхватил Олег. — Пора бы и научиться владеть собой. Дело не в том, что он болен, а в том, как он ведёт себя. То «умираю!», а то заглатывает всё, что ни попадает под руку.

Ветер сгребал тучи и раскидывал их, дразня нас светом, и тут же задёргивал голубые пятна мутной пеленой. Так и во мне сейчас бродил неприкаянно ветер, путая и опрокидывая давно устоявшиеся понятия.

За много лет я впервые оказалась одна — против ребят.

— Иди мыть посуду, — холодно сказала я Глебу. — А вы собирайтесь в колхоз. Постарайтесь уж там, пожалуйста.

Даша метнулась беспомощным взглядом к Глебу.

Неожиданно Глеб и Даша в моём представлении соединились друг с другом, а следом и с моим мужем: в них, во всех троих, есть власть над собой, жестокость к себе. Но кто дал им право судить других, кто дал им право на жестокость к другим.

Я отправилась за Костей. Мне преградила дорогу Ирина со стопками тарелок.

— Вы на нас не сердитесь, — зашептала она громко. — Ребята хорошие. И Костя хороший. Мы так вчера испугались, а он, оказывается, просто струсил.

Костя жалко улыбнулся, когда я склонилась над ним. Я пыталась увидеть в его лице то, в чём были уверены ребята: он не болен. Но лоб его блестел мелкими капельками пота…

— Живот болит?

Костя схватил меня за руку, заплакал:

— Хочу в больницу. — Он плакал молча, всем лицом, сразу сморщившимся в кулачок. — Мне страшно!

Стирая с этого, незнакомого мне лица слёзы, я приговаривала, как когда-то надо мной, тяжелобольной, найдя, наконец, нас в детдоме осенью сорок второго года, приговаривала мама:

— Всё образуется. Полно, полно…

Серой ладонью Костя вытирал глаза, но они не становились сухими. Он громко говорил, быстро, как ел, боясь, что не успеет досказать:

— Не болит у меня живот, только всё в нём тошнит, знаете, что-то оборвалось там. — Он прислушался к себе, повторил испуганно: — Оборвалось.

Кругом стояли застеленные кровати. Костя не переставая тёр глаза.

— Одевайся потихоньку, не бойся, поймаем попутку. А в больнице всё решится.

Я уже была у двери, когда он спросил:

— Вы только скажите, я не умру? Мне всё кажется… — Он повернулся на бок, его серое лицо показалось мне лицом старика. Костя смотрел на меня беспомощно.

Мы были вдвоём в комнате, и от страха я закричала:

— Да что же ты так распустил себя? Обычный аппендицит. В жизни не раз и не два будет больно. Возьми себя в руки.

Костя боком сполз с кровати, ещё укрытый одеялом. Кивал старчески:

— Сейчас я, сейчас, оденусь.

На дворе ползли по головам тучи: вот-вот хлынет дождь. Громко смеялась Даша, раскрыв над Фёдором пёстрый, в ромбах, зонт. И дождь хлынул. Фёдор счастливо улыбался и жмурился, как от солнца.

— Ура! Колхоза не будет. Дождь польёт брюкву.

В больницу отправились почти все. Долго ловили попутки, по нескольку человек усаживались.

Когда мы, наконец, добрались до места, тучи распались, солнце громадным оком смотрело на нас, единственное облако разлеглось на небе, словно усталая баба после бани. И сразу меня отпустило — я начала дышать.

Больница была не проветрена, пахла лекарствами. На лестнице нас догнал Глеб. Он хлопнул Костю по плечу.

— Ладно, не бойся, поправишься, — сказал торопливо. Увидел Дашу, стремительно взбегавшую к нам по лестнице, небрежно махнул рукой: — Неудобно табуном.

Даша послушно замерла на ступеньке.

Врач оказался очень высоким, выше Фёдора, подтянутым. Со спортивной фигурой. Мотороллер у дверей больницы наверняка его.

— Не волнуйтесь, самый настоящий симулянт ваш Костенька. — Врач радостно тыкал пальцем в Костин живот. Выцветшее лицо не нравилось мне. Голос его раздражал, наверное, ещё потому, что в дверях стоял Глеб. — Смотрите сами, мягкий. Манная каша там только. А? Он ведь сегодня манную кашу ел, а?

Я видела Костины губы, порывающиеся что-то сказать. И не выдержала:

— Да не тычьте вы, ему больно! Вы не знаете его, он болен. Да смотрите же, он болен!

Врач нехорошо, с любопытством оглядел меня: сейчас скажет скабрезность или «сделает козу». Я нахмурилась, а он усмехнулся:

— Не волнуйтесь вы так. Здоров мальчишка. Может, и было лёгкое отравление, но это же чепуха. Если уж вы волнуетесь, пусть полежит у меня пару дней — сделаю анализы, промою его как следует, успокою вас. — Он нехорошо захихикал. — Одевайся, парень. Придёте за ним — не узнаете. Ну а уж если что приключится, отправлю в хирургическое отделение, это нам раз плюнуть.

Глеб двинулся за мной и шёл сзади, загораживая меня от похотливого взгляда врача.

Я в самом деле ничего не понимала. Два врача, немолодых, видимо, опытных, утверждают одно и то же: здоров! Почему же так неспокойно? Почему Костя не такой, как всегда? Почему я верю ему, а не врачам?

* * *