Песок под ногами

— Смотри-ка, а ведь правда — ухаживал! Ночами стоял возле моего общежития. Я же ялтинская. Ещё как ухаживал! Летом я поехала к маме в Ялту. Не успела сойти с поезда, гляжу: Виктор. А он меня в Москве провожал! Прилетел самолётом и бегает по перрону. За мамой моей ходил, как самая опытная сиделка, у мамы был туберкулёз. Мама прямо-таки влюбилась в него. — Елена грустно вздохнула. — Ещё как ухаживал! Цветы дарил. Каждый день. Наверное, тратил на них всю свою стипендию… — Елена помолчала и уже другим, холодным голосом продолжала: — Это случилось с ним не сразу. Года три, наверное, мы прожили как люди. Уже родился Андрюха. И был Витька почти нормальный, если не считать, что вдруг на середине фразы замолчит, сидит отключённый от всего мира, словно ему в этот момент здорово стукнули по голове. Посидит-посидит и сделается совсем больной. Пойдёт ляжет на тахту, носом к стене. А однажды… вместо того чтобы улечься, сел к столу стал писать. Наверное, часа два писал. И вдруг закричал на всю квартиру: «Слушай, Лен!» Андрюшку разбудил, Андрюшка заплакал, а он не слышит. Глаза блестят, схватил меня за руку, усадил рядом с собой и начал читать. Первая его работа была о духе и материи. С кем только он в ней не спорил! И с Фейербахом, и с Гегелем… Главное, так просто написано, даже я кое-что поняла, хотя, конечно, далеко не всё — уж очень много он знает! С тех пор и пошло: после школы придёт, перекусит и — за стол. А мы с Андрюшкой и вообще весь мир — словно так, мираж. — Елена опять вздохнула. — Знаешь, я хочу, чтобы он хоть немного пообыкновеннее стал! Чуть-чуть!

* * *

…Елена перетащила в свою школу сперва меня, а года через два и Виктора, перетащила потому, что её школу стали преобразовывать из обыкновенной в физико-математическую. И решили на литературу выделить больше часов, чем в школе обычной.

— Шалишь, — смеялась Елена, — математическая… Будет она «математическая», да с литературным уклоном!

Сами создавали мы её, эту нашу школу. Мы — это директор Петрович, Елена, Виктор, я, другие, которые не могли жить без детей.

Виктор любил тех учеников, которые понимали и принимали его идеи, не жалел на них ни времени, ни сил, но, едва ребята кончали школу, начисто забывал о них.

— Понимаешь, не знаю, о чём говорить с ними, — жаловался он мне.

Интересно, что бы Виктор делал сейчас на моём месте?

А он не оказался бы на моём месте! Его не интересуют люди, его интересуют идеи.

* * *

— Я иду кататься на водных лыжах! — крикнула Ирина, влетая на террасу, где мы обедали после работы. — Там моторка. — Ирина повернулась и тут же пропала с глаз, махнув нам на прощанье хвостиком волос.

Первым очнулся Олег. Сбросив рубаху, которая белым флагом повисла на стуле, он побежал за Ириной к озеру.

Я поднялась было вслед за ребятами, но тут же села и заставила себя спокойно пить компот. Зачем пойду? Обойдутся без меня. Мне сейчас очень нужен Виктор: увёл бы меня от конкретных событий, подсунул бы мне пару теоретических проблем!

Сейчас он принимает экзамены в десятых классах и наверняка задаёт свои излюбленные вопросы: почему, например, Толстой обрёк на смерть князя Андрея?

До чего же горький компот! Чёрт возьми, не нужен мне Виктор! Чем он поможет, если кто утонет? Уж очень возбуждена Ирина. Я побежала к озёрам.

Ирина первый раз влюбилась в седьмом классе. Выдержав трудные вступительные экзамены и уже хозяйкой перешагнув порог нашей школы, она растерянно приглядывалась к моим бывшим ученикам, иногда бесшумно появлявшимся на пороге класса вместе со звонком на урок. Я разрешала им пристроиться на последней парте, понимая, что они тоскуют без школы, но волновалась на таких уроках больше обычного, рассказывая о судьбе Грибоедова или Сашки из купринского «Гамбринуса».

В такие дни Ирина сидела вполоборота к последней парте, углом глаза следя за каждым движением моего «бывшего».

К концу урока я забывала о пришельце — меня заботило, к каким выводам приведут ребят их рассуждения.

Однажды вызвала «бывшего»:

— Ты, наверное, помнишь «Зодчих», Юра?

Он растерялся.

Он всегда был скромен, может, потому, что заикался, но учился прекрасно и благополучно стал студентом физфака МГУ. Литературу он любил нежно, поэзию больше, чем прозу.

Юра сначала не понял, что я вызвала именно его, и смущённо забегал глазами по лицам ребят, обернувшихся к нему, а когда увидел, что другой Юра не встаёт, нерешительно пошёл к столу. Первые слова получились невразумительными, но он быстро справился с собой. Как всегда, закрыл глаза.

— И тогда государь повелел ослепить этих зодчих… — внезапно его голос задрожал. Мы все вздрогнули, а Ирина восклицательным знаком вытянулась к его голосу.

На уроки Юра приходить перестал, он ждал Ирину, прижавшись лбом к говорящей разными голосами двери, на переменах уводил её на лестницу, ведущую в подвал, усаживал с собой рядом на холодную ступеньку и читал ей Мандельштама, Гумилёва… Он не видел её лица, только волнистая линия профиля и угол глаза да аккуратно сложенные на коленях руки держали его всё в том же тревожном волнении.