Песок под ногами

…Первое, что увидела утром, — календарь. Сегодня 23 февраля. Сегодня у мальчишек праздник. Всего три месяца осталось быть вместе, а там — разные институты. Коська почему-то избегает её, даже не глядит в её сторону, неужели она чем-нибудь его обидела? С Коськой ей всегда было так просто! Да, всего три месяца вместе. Как же потом жить — без ребят?

Быстро оделась. Подарки закупили ещё до Ленинграда — в другой жизни. Ходили втроём: с Ириной и Шуркой. Что-то там сногсшибательное напридумывали. Но что, вспомнить не смогла — так бесконечно давно это было.

А вдруг произойдёт необыкновенное — они возьмут и не расстанутся? Ну, например, она сумеет их всех влюбить в свой институт. Всем в нём найдётся место: и математикам, и физикам, и поэтам… Построят собственный город и все переселятся в него?

Странно, о Глебе даже не вспомнила, будто его никогда в её жизни не было.

Школа блестела и была ещё пуста. Ещё в декабре договорились прийти в этот день пораньше и разложить мальчишкам подарки. Как, оказывается, давно она не была по-настоящему в школе. Целую вечность. Осторожно, словно боясь пустоты, заглянула в свой класс — у доски расхаживал Геннадий. Лицо узко белело в электрическом свете. Он был мрачен. На полу валялась тряпка, и он поддавал её ногой. Тряпка отлетала, он медленно шёл к ней, и тряпка летела снова. Что это с ним опять?

Боясь потерять неожиданное равновесие, Даша пошла по пустому коридору, а потом по пустой лестнице вниз — школа заполняется с другой стороны. Несколько раз спустилась, несколько раз поднялась по этой тихой лестнице, слушая начинающую гудеть школу. Радостное возбуждение не исчезло, наоборот, перешло в нетерпение. Она поспешила назад.

В классе творилось что-то невообразимое: Костя в чешуйчатом панцире размахивал щёткой, как копьём. Ребята пытались понять, из чего панцирь, — ощупывали. Даша усмехнулась: целый вечер они, помнится, кромсали светофильтры для проектора, а потом наклеивали полосками на сукно. Весело получилось!

— Не подходи! — кричал Костя.

Олег бил линейкой по блестящему походному котелку. Кто-то дудел в дудку, кто-то свистел в свисток, кто-то мигал фонариком. Фёдор пытался разобрать надписи на небольших коробках. Даша вспомнила — это немецкие плёнки для кинокамеры.

Глебу подарили томик Пастернака, и он уже листал его. Даша, сама себе удивляясь, не боясь ответного взгляда, разглядывала его радостно-сосредоточенное лицо. Просто Глеб. Она легко вздохнула.

Вдруг увидела Геннадия: горькая обида застыла в каждой его черте. Что ему подарили? Забыла. Подошла. Геннадий в вытянутых руках держал синий тюбик. Даша вздрогнула. Давно-давно, до Ленинграда, они радостно покупали этот «подарок» — пятновыводитель… крови!

Как же она забыла об этом? Обидели человека.

— Тигра хочу. Полосатень…кого.

— Звени, звени, моя душа.

— Контрольные сегодня отменяются.

— Эй, твой ход. Сдаёшься — так и скажи.

— Штормит не штормит — всё один бес. — Снежками летели в неё безадресные голоса.

Надо что-то делать.

Геннадий пошёл к выходу.

Даша — за ним, связанная с ним крепко-накрепко. Натолкнулась на Костю, споткнулась о тряпку — услышала срывающийся Генкин голос: «Человек — обособленный мир».

Голоса ребят забивали этот голос. Тигр, квантовая механика, интегралы, гравитация, кибернетика… — сколько умных слов!

Выскочила в коридор, Генку не увидела. Куда он делся?

Это она виновата. Это она крикнула ему «Подлец!». А потом о нём позабыла.

На втором этаже нету. В буфете нету. В раздевалке нету. Куда он провалился? Надо объяснить ему, что произошло недоразумение: подарок покупали давно, до Ленинграда. А теперь всё изменилось. На четвёртом этаже нету.

Его нет ни в прошлом, ни в настоящем. Ни в коридорах, ни в классе. Изгой. Так он сам назвал себя.

Вопросы сформулировались впервые и требовали ответов. Где ему место? Кто он? О чём думает? Почему она осудила его и откинула? Кто дал ей право судить его?

Почему же сейчас она связана с ним крепко-накрепко?

Почему сейчас так необходимо найти его?

Что она о нём знает?

Он, наверное, в подвале. Туда сбегают с английского, а раньше, давно, там работали художники — делали оформление для школы.

По лестнице вверх неслись шестиклашки, шли учителя, а то она съехала бы по перилам — прямо с четвёртого этажа. Даша запрыгала через три ступеньки. Подбегая к последнему повороту перед подвалом, услышала: «Не уходи, Ир!» Голос оборвался. Повисла на перилах, смазав бег. Висела тяжёлая на руках, не смела двинуться.

— Мне не читаешь, Даше читал…

— Я больше не пишу стихов. Я люблю тебя, Ира.

Замуровали они Генку!

Сейчас Ирка тяжело вздохнёт и торжественно изречёт: «Понимаешь, Федя, ты очень хороший. Но я люблю Олега». Или нет… скажет: «У Грина есть такой рассказ». И Фёдор рассердится: «Я читал «Алые паруса», и стихи Когана о поэте, и Светлова читал. Но сегодня я люблю тебя».

Почему Ирка молчит? До сих пор всё про неё знала. Иногда она страшно раздражает. Да она просто ненормальная. Утащила в Ленинграде Геннадия, целый час безостановочно что-то говорила ему. Ишь, одна пожалела бедного! Спасательная команда!

Чего он молчит, чёрт возьми?