Песок сквозь пальцы

Он понимал, что она, Богомила, вошла в его душу, заполнила, захватила её, и он сдался, и ему сладко и больно от этого плена, и хочется ещё – погрузиться в её мир, понять её лучше, узнать о ней, узнать её… Он вспомнил желтую подводную лодку на кольцевом перекрестке Эйлата, усмехнулся, представив, как они, два пассажира этой лодки, медленно падают на дно этого «бульона», красивого, в кораллах и рыбках, а плыть уже никуда не могут, могут только вот так лежать на дне и делить воздух, которого становится все меньше. «Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание, я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание…» – забилась в его голове песня. Нет, надо с этим что-то делать. Он физически ощутил, что не дышит, с шумом вдохнул, открыл глаза, встал, отряхивая песок. Возле прицепов-кемперов увидел подкатившую красную фигуру Регины и «жевто-блакитную» Алексея. Смена прибыла.

…Они не нашли мяса в магазинах, там были только полуфабрикаты. Олег утром говорил что-то про рынки, но искать рынки им уже не хотелось, они набрали чего-то наугад в паре сонных магазинчиков возле хостела, забросили продукты в холодильник и пошли гулять по вечернему Эйлату. Шли молча или перебрасывались словами о какой-то ерунде, касались друг друга руками, будто случайно… Наткнулись на пиццерию, он затащил её туда, оказалось, что кроме них там никого больше нет. Хозяин, толстый, носатый, месивший тесто, бросил все, пошел к ним общаться. По-русски он не понимал, пришлось пустить в ход все Богомилино знание английского, чтобы разобраться, чего они хотят получить в свою пиццу. Вроде разобрались, сели, взяв по пиву, чокнулись банками. «М-м, а вполне даже ничего пиво для баночного! – сказал он. – Надо купить ещё для Алексея, привезти завтра, как думаешь?» Она пожала плечами. Он протянул руку, накрыл её ладонь своей: «Богомила?» – «Да?» – «Красивое имя». Она усмехнулась, приняв правила игры: «Имя как имя. Милая Богу» – «Разве только Богу? Но что с тобой весь вечер происходит?» Она поколебалась, потом протянула ему телефон: «Читай». Он взял её беленький «самсунг», заглянул в раскрытый вайбер: «Руслан», начал читать сообщение. Брови его поползли вверх, он взглянул на неё: «Вот так? «Сотри все мои сообщения и удали мой контакт»? Дальше его, похоже, вообще понесло, сорвало в нецензурщину, о-о! И что это? Ты ему написала, типа, останемся друзьями?» – «Если бы… – она грустно покачала головой. – Семён сегодня нашел его по каким-то моим контактам и написал ему. Сделал всю работу за меня» – «Ты его попросила?» – «Та ты шо?! – она обожгла его взглядом. – Шо, я сама не могу со своими мужиками разобраться?» – «Похоже, с некоторыми – не очень». Она вздохнула, сжала банку: «Ты прав. Семён слишком много на себя берет. Слишком много хочет контролировать. Была бы я моложе, может, это бы мне как-то даже понравилось. А сейчас… раздражает». Он смотрел на неё, и его забирала злость – на этого нелепого Руслана, на Семёна, на её жизнь, похожую на «крестики-нолики». Но сейчас она совсем не играла, она держала своё поле открытым, сидела перед ним вся хрупкая и растерянная, и он подавил первые эмоции, вернул телефон, задержал её руки в своих. Она не отняла.

А потом пришел страх. «Богомила, как давно ты знаешь Семёна?» – «Та уже лет пять. А шо?» – «Я боюсь за тебя» – сказал он честно. Она приподняла брови. «Ты знаешь, как такие люди способны оправдать себя, когда им нужно это сделать? Они перешагнут через все. Он же не оставит ради тебя служение? Не уйдет из монахов?» Она покачала головой: «Нет». Он кивнул, сжал её руки: «Пять лет – слишком большой срок. Можно или привыкнуть к тому, что имеешь, принимая его, или увлечься. А увлекшись, можно наломать дров. Судя по Руслану, он увлёкся. И куда это заведет – его, тебя?» Она убрала руки, откинулась на спинку стула, взглянула на него как-то отчуждённо: «І що це вас так хвилює, Олександр Іванович?» Он открыл рот… и закрыл. Слова, что рванулись из него, вдруг задохнулись на выходе. Он тоже откинулся на спинку, убрал руки на колени, сжал кулаки.

Принесли пиццу. «И вот это все нам нужно з'їсти? Ну, Сашко, пополам точно не поделим, или я лопну». Они забрали половину пиццы с собой, молча погуляли еще по темнеющим улицам города и вернулись в хостел. Пока шли, она прижалась к нему, и он чувствовал, как напряжение, вдруг возникшее в последнем разговоре, уходит, в подрагивании её руки, обвившей его плечи, в ударах её сердца, то входящих в резонанс с его сердцебиением, то бьющихся вразнобой с ним. У порога он остановился, развернул её к себе, обнял пальцами у лица. «Тсс… – сказала она, глядя ему в глаза. – Ничего не говори. Не порти момента. Ты хотел пить вино у бассейна? Так идем!» И сама поцеловала его в губы.