Пессель М. Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев

Гигантский чхортен был возведен на вершине огромной морены, образовавшей холм посреди равнины. Я вскарабкался как можно выше и обошел кругом святилище, восхищаясь видами, открывающимися со всех сторон. К югу, рассыпавшись по скалистому склону, торчали белые кубики монастыря Карша; к востоку — белые кумирни Тхонде, лепившиеся к карнизу; на юго-востоке темнел проход к пустынным ущельям, ведущим в далекую Зангла. Вдали, на западе, скорее угадывалось, чем просматривалось, Сани, лежащее в тени высоких деревьев, а за ним тянулась долина, упирающаяся в перевал Пенси-Ла. На юго-западе находился Падам с нависшим над ним монастырем, который я собирался посетить утром, а вдали чернела узкая долина, ведущая к таинственной провинции Лунак.

Обзор этой грандиозной панорамы был как бы моим прощанием с центральными и наиболее доступными районами Заскара. И слегка защемило сердце при взгляде на эту забытую главу истории человечества.

На обратном пути в сопровождении той же назойливой мальчишеской оравы старый монах провел меня внутрь небольшой кумирни, где вокруг одиннадцатиликого Авалокитешвары висели ужасающие трехглазые маски. Меня снова поразило сложное и перенасыщенное страшилищами искусство Гималаев, которое никак не соответствует прозрачной и открытой душе их обитателей. Единственное искусство, которое сродни духовному миру гималайцев, — их величественная и сдержанная архитектура, которая, как и люди, вписывается в сказочно прекрасное окружение, вечные «декорации» в жизни гималайцев. Нигде на Востоке [153] архитектура не обладает столь величественной простотой; никто в мире не понял лучше роли формы, объемов и пространства в их связи с природой, как безвестные архитекторы, возведшие великолепные здания во славу своих богов и владык.

Следует помнить, что крупный архитектурный ансамбль Потала в Лхасе высотой в двадцать этажей воздвигнут в конце XVIII века, и почти два века он был самым высоким зданием в Азии. Так же величественны дворец в Лехе, гигантские крепости Бутана и сказочные комплексы Мустанга и Заскара.

Вручив, согласно обычаю, несколько рупий старому монаху (на уход за кумирней), я отправился в Падам. Поскольку ребятня не отставала, я решил, что они могут сгодиться мне, и спросил, есть ли поблизости древние камни с рисунками.

— Нету, — сказал один.

— Да, — сказал другой.

— Нет, — сказал третий.

Схватив за шиворот того, кто сказал «да», я велел ему отвести меня к этим камням, и он действительно привел меня к каменной скульптуре, явно очень древней, представлявшей нечто вроде Будды в трехверхой шапке. Дети показали мне еще одно не менее странное божество. Многочисленные молитвенные флажки вокруг статуй свидетельствовали о поклонении заскарцев этим древним божествам.

Входил ли Заскар в Кушанское царство до вторжения тибетцев? Если да, то как объяснить существование столь примитивных скульптур? Ведь кушанцы, при которых расцвело скульптурное искусство буддизма Гандхары и Матхуры, создали бы более утонченные произведения, чем те, что я видел в Сани и Падаме. А может быть, эти камни еще древнее, чем виденные мной изображения каменных баранов? Был ли Заскар мифическим царством муравьев-золотоискателей? Здесь в конце концов золота было больше, чем в реке Суру, чьи золотоносные россыпи славились до недавнего времени. Кто управлял Заскаром до прихода орд тибетских воинов? Это так и останется тайной, если кто-нибудь не установит точных связей между всеми этими каменными изображениями. Самым странным, на мой взгляд, является то, что созданные до вторжения тибетцев буддийские скульптуры, за исключением наскальных изображений внутри кумирни в деревне Карша, никак не привязаны к «современным» буддийским храмам.

Оставив Пипитинг позади, я двинулся по берегу реки Заскар к Падаму. Солнце висело над самым горизонтом; я очень устал и едва волочил ноги. Дал себе отдых, рассматривая развалины крепости. Затем пересек поля, которые тянулись к югу от Падама над излучинами реки. Я углубился в свои мысли, когда вдруг в поле моего зрения появились силуэты двух европейцев. Я невольно отпрянул в сторону, словно встретил чужеземцев... Я не люблю встречаться с европейцами в отдаленных краях, где путешествую, — они вынуждают меня расставаться с тем «я», которое [154] берет верх во время моих продолжительных странствий. И однако мое прежнее «я» сгорало от любопытства, кто это мог быть; к тому же мне хотелось разделить с другими мое восхищение Заскаром.

Когда мы оказались совсем рядом, человек пониже ростом шагнул ко мне с протянутой рукой. Этот жест показался мне неуместным в такой стране, как Заскар, но еще больше меня удивил его вопрос.

— Пессель, если не ошибаюсь?

Я едва не ответил: «Ливингстон!», но произнес более банальные слова:

— Как вы догадались?

— Каждый в Падаме знает, кто вы такой. Тасилдар (местный судебный чиновник) читает сейчас вашу книгу о Мустанге. Мы остановились у него. Навестите его, а заодно и нас.