Песталоцци

Песталоцци рвался к делу, к подвигу, ибо иначе как подвигом трудно назвать то, что сделано им в полгода, прожитые в Сансе. Обстановка для работы была самая неподходящая — кроме денег, которые правительство отпускало довольно охотно и в которых Песталоцци не нуждался, отсутствовало, как он сам об этом пишет в 1799 г., все: ни кухни, ни комнат, ни кроватей, ни обслуживающего персонала. Было заказано сделать кровати, но их долгое время не было, был необходим ремонт для приспособления помещения, не хватало ни материалов ни людей. Не надо забывать, что обстановка оставалась военной не только в результате восстания населения против Директории. но и потому. что в 1799 г. Швейцария была одним на основных театров военных действий между французами и второй коалицией. В этих условиях что-либо сделать быстро было совершенно невозможно. Напомним, что в глазах населения Песталоцци был к тому же еретик — протестант, посланец ненавистной Директории и Франции. Погода стояла туманная, порою шли дожди, пыль от разрушенных стен зданий проникла всюду, и благодаря сырости все помещения были грязны от уличной грязи и размокшей пыли.

14 января 1799 г. пришла к Песталоцци первая партия детей. Внешний вид детей был ужасен: «Многие поступили, — рассказывает Песталоцци, — с закоренелой чесоткой, многие с проломленными головами, шли в лохмотьях, полных насекомыми, худые, как скелеты, желтые и с оскаленными зубами и в то же время со страхом в глазах; у некоторых лбы были в морщинах — признак недоверия и заботы, некоторые были наглы, с привычками попрошайничества, льстивости и всякого лукавства: другие были подавлены бедствием, терпеливы, но недоверчивы, замкнуты и робки».

Песталоцци начал свое дело один — без помощников, кроме одной экономки. Воспитание, обучение, лечение, наблюдение за порядком и т. п. — все это лежало по преимуществу на Песталоцци, который занимался детьми с самого раннего утра до позднего вечера, до самого сна. Как Песталоцци сам утверждает, он и не хотел никого себе в помощники, ибо достичь поставленных целей он мог только один, никто не понимал, что ему было собственно нужно. «На земле не было никого, кто бы хотел повести обучение и воспитание детей с моих точек зрения. Впрочем, я и не знал никого тогда, кто бы мог это сделать, даже если бы захотел. Чем ученее и образованнее бы-ли те люди, с которыми была возможна связь, тем меньше они понимали меня и тем менее они были способны вникнуть даже только теоретически в те исходные положения, на которые я опирался.

В распоряжении Песталоцци не было никаких учебных пособий. Но он даже был доволен, что этого не было, ибо в этих условиях менее выступали основные принципы воспитательной работы. А одним из основных принципов Песталоцци было — воспитывать применительно к тем условиям, в которых придется жить воспитаннику в будущем, и воспитывать, используя условия, в которых он живет в настоящем: таким образом, самая нужда, суровость жизненной обстановки, необходимость рано зарабатывать себе средства на жизнь — все это становилось орудием воспитания в руках педагогов. И здесь— самое отсутствие искусственных пособий повело к широкому использованию натуральных; чересчур большое число учащихся на одного руководителя (80) повело к тому, что из среды самих детей выделились помощники; отсутствие книг для чтения повело Песталоцци к изобретению звуковой системы обучения — на слух и т. д. «Я знал. — пишет он — что нужда и потребность жизни сами ведут к тому, чтобы сделать человеку очевидными существеннейшие отношения вещей, развить здравый смысл и веселый нрав и вызвать к жизни те силы, которые в глубине его существа кажутся покрытыми нечистотами, но которые, будучи очищены от грязи, блистают полным блеском. Это я хотел сделать». Он был уверен в своем успехе, он знал, что он скорее сумеет изменить своих детей, чем «весеннее солнце окоченевшую зимой землю».

Главным принципом работы Песталоцци в Стансе было подражать воспитательной работе семьи. «В деле общественного воспитания следует подражать тем преимуществам, которые имеются в домашнем… Воспитание требует, чтобы сила воспитателя была силой отца, оживленной присутствием всей совокупности семейных отношений».

Он отдавал себя детям, как и когда-то я Нейгофе, целиком. *С утра до вечера. — пишет он, — я был среди них. Все хорошее для их тела и духа шло к ним из моих рук. Всякая помощь в поддержке, в нужде, всякое наставление, получаемое ими. исходило непосредственно от меня. Моя рука лежала в их руке, мои глаза смотрели в их глаза. Мои слезы текли вместе с их слезами, и моя улыбка следовала за их улыбкой. Они были вне мира, вне Станса, они были со мной, и я был с ними. У меня ничего не было: ни дома, ни друзей, ни прислуги, были только они. Когда они были здоровы, я находился среди них; были они больны, я был около них. Я спал вместе с ними. Вечером я последним шел в постель, и утром я первый вставал. И, будучи уже в постели, я все еще молился вместе с ними и учил их, пока они не засыпали — они сами так хотели.