Пестрая банда

— Лэди не могла передвинуть свою кровать. Эта кровать должна была оставаться всегда на одном и том же месте, в одном и том же расстоянии от вентилятора и веревки — я думаю, что могу назвать веревкой сонетку, по всей видимости предназначенную вовсе не для того, чтобы звонить.

— Гольмс! — вскричал я. — Я начинаю понимать ваши неясные намеки. Мы должны сегодня предотвратить какое-то вероломное и ужасное преступление.

— Да, вероломное и ужасное. Когда врач делается преступником, он самый ужасный из всех злодеев. Он вооружен опытом и наукой. Ройллот очень хитер, но я думаю, Уатсон, что мы перехитрим его. Только нам придется переиспытать всяких ужасов эту ночь. Ради Бога, примемся за свои сигары и поговорим о чем-нибудь более веселом.

Часов около девяти свет за деревьями парка угас, и все было темно в Сток-Морене. Два часа прошло в томительном ожидании, и вдруг, едва часы пробили одиннадцать, как прямо напротив нас, вспыхнул яркий огонек.

— Это наш сигнал, — сказал Гольмс, вскакивая на ноги; огонь показался в среднем окне.

VIII

Когда мы вышли из трактира, Гольмс объяснил хозяину, что мы идем в гости к знакомому и вероятно останемся у него ночевать. Через минуту мы вышли на дорогу; холодный ветер дул нам в лицо, и только мерцающий сигнальный огонек прорезывал густую тьму и как бы служил нам путеводной звездой в нашем опасном предприятии.

Без особого труда мы проникли в парк через полуразрушенную каменную стену. Пробираясь среди деревьев, мы скоро достигли лужайки, пересекли ее и уже готовы были влезть в окно, как вдруг из чащи лавровых кустов выпрыгнуло какое-то маленькое существо, похожее на ребенка, перебежало лужайку и исчезло в темноте.

— Боже мой! — прошептал я. — Вы видели?

В первую минуту Гольмс тоже был испуган. Он вздрогнул и крепко сжал мне руку. Но через мгновение тихонько рассмеялся и, приложив губы к моему уху, шепнул:

— Что за странный дом! Это наверное обезьяна.

Я совсем позабыл о странной любви доктора к этим животным. Мы должны были ожидать каждую минуту, что у кого-нибудь из нас на плече окажется павиан или какая-нибудь другая мерзость. Признаюсь, я почувствовал большое облегчение, когда, следуя примеру Гольмса, сбросил башмаки и очутился внутри спальни. Гольмс бесшумно закрыл ставни, перенес лампу на стол и окинул комнату пытливым взглядом. Все было в том же положении, как мы видели днем. Тогда, сделав из своей руки подобие слуховой трубки, Гольмс еле слышно прошептал мне:

— Малейший звук, и все наши планы погибли.

Я кивнул головой в знак того, что понял его шепот.

— Мы должны сидеть в темноте. Он может заметить свет через вентилятор.

Я снова кивнул.

— Не поддавайтеся сну; может быть от этого будет зависеть ваша жизнь. Револьвер держите наготове, он нам может пригодиться. Я буду сидеть на постели, а вы в этом кресле.

Я вынул револьвер и положил его на край стола.

Гольмс принес длинную, тонкую трость, коробку спичек, огарок свечи и все это разместил возле себя на кровати. Потом он загасил лампу и мы остались в темноте.

Забуду ли я когда-нибудь эти ужасные минуты? Я не слышал ни звука, ни дыхания и однако же знал, что мой товарищ сидит с широко открытыми глазами в нескольких шагах от меня, в том же состоянии нервного напряжения, как и я сам. Закрытые ставни не пропускали ни малейшего света, и мы оставались в совершенной темноте. По временам из парка слышался резкий крик ночной птицы. С деревенской колокольни доносился глухой и мерный бой часов. Они били каждую четверть. Как томительно долги казались эти четверти! Пробило полночь, час, два, три, а мы все еще сидели, молчаливо ожидая, что принесет нам эта ночь.

Вдруг, поблизости вентилятора, блеснул яркий свет, который исчез моментально, оставив за собой сильный запах горящего масла и нагретого металла. Можно было думать, что в соседней комнате кто-то зажег потайной фонарь. Я различал за стеной чьи-то осторожные движения; потом все смолкло, хотя прежний запах слышался еще сильней. С полчаса я сидел, напрягая слух. Тогда внезапно, стал выделяться новый звук — нежный ласкающий, подобный легкому шуму пара в кипящем котелке. Едва мы услышали этот звук, как Гольмс моментально вскочил с постели, зажег огонь и стал неистово колотить своей тростью по сонетке.

— Видите, Уатсон? — кричал он. — Видите?

Но я ничего не видел. В ту минуту, когда Гольмс чиркнул спичкой, я услышал тихий явственный свист, но внезапно вспыхнувший огонь ослепил мои привыкшие к темноте глаза, и я не в силах был различить ничего, с таким бешенством колотил мой друг. Но я видел, однако, что лицо его смертельно бледно, полно ужаса и отвращения.