Пестрые рассказы

Мы чтим из гречанок — Пенелопу,[463] Алкестиду[464] и супругу Протесилая,[465] из римлянок — Корнелию,[466] Порцию,[467] Цестилию.[468] Я мог бы назвать здесь и других римлянок, но не хочу, чтобы немногочисленные имена гречанок потонули в именах римлянок, дабы кто-нибудь не подумал, будто я делаю это из патриотических побуждений.

46

Когда магнесийцы, живущие на Меандре, выступили против эфесян,[469] каждый их всадник имел при себе помощников, охотничьего пса и раба-копейщика. В начале битвы магнесийцы пустили вперед псов, которые внесли смятение во вражеское войско, так как были страшно свирепы и дики, а вслед за ними — рабов-копейщиков. Их действия были весьма успешны, так как псы уже расстроили неприятельские ряды. Только после этого вступили в бой сами магнесийцы.

47

Живописец Никомах был потрясен картиной гераклейца Зевксиса, изображавшей Елену. Кто-то полюбопытствовал, почему его так восхищает искусство Зевксиса. На это художник отвечал: «Ты бы не спросил меня, если б имел мои глаза». Эти слова, по моему мнению, справедливо отнести и к какой-нибудь речи: слушать ее ушами знатока — все равно, что смотреть глазами художника.

48

Филипп брал сыновей знатных македонян в свою свиту не для того, чтобы, как говорят некоторые, бесчестить или унижать их, а с целью закалить юношей в трудах и приучить к несению необходимых обязанностей. К тем же, кто был склонен к изнеженности и лености, он, как передают, относился беспощадно. Афтонета, например, царь велел бичевать за то, что тот, почувствовав жажду, покинул строй и свернул на постоялый двор, а Архедама предал смерти за нарушение своего приказа не снимать оружия; юноша совершил этот проступок, понадеявшись как дурной человек на то, что лестью и угодничеством завоевал расположение царя.

С. В. Полякова. КЛАВДИЙ ЭЛИАН И ЕГО «ПЁСТРЫЕ РАССКАЗЫ»

Судьба Элиана, римлянина, писавшего на греческом языке, тесно связана с судьбами позднегреческой литературы — подобно многим ее представителям, Элиан остался неизвестным писателем. На первый взгляд кажется странным, что памятники этого периода, интересные по содержанию и блестящие стилистически, не нашли, за редким исключением, дороги к читателям нового времени. Это объясняется тем, что греческий мир стал нам известен по произведениям архаической и классической эпохи, которые настолько поразили воображение, что позднейшие, открытые и прочтенные впоследствии, представлялись уже не столь совершенными, поскольку происшедшие сравнительно со стариной изменения рассматривались как свидетельства упадка, как отход от недосягаемо высокого образца. В XX в. эти наивные точки зрения преодолеваются: позднегреческая литература обретает свое место в общем процессе культурного развития Греции и постепенно становится достоянием не одних только специалистов. Она во многом отличается от литературы предшествующих веков, особенно, конечно, от архаической и классической. Несмотря на неблагоприятные условия политического подчинения Риму, позднегреческой литературе в ряде отдельных областей удалось сказать новое слово. Лишившись вследствие римского завоевания возможности трактовать широкие общественно-политические темы, она сосредоточила свой интерес, не порывая с вопросами религии и философии, на области частных отношений и частной жизни. В этой сфере и лежат ее открытия. Человеческая личность, природа и быт были, сравнительно с предшествующими периодами, либо увидены впервые, т. е. включены в сферу изображения, либо раскрыты с большей полнотой и многосторонностью. Обогатились также самые методы подачи материала, и возникли новые жанры (роман, скоптическая, т. е. насмешливая, эпиграмма и др.). Все эти тенденции были восприняты и продолжены средневековой литературой в Европе и Византии — лучшее доказательство их значения.

Книги Элиана возникли в русле того направления греческой литературы, которое родилось во II в. и получило название второй софистики.[470] Ее традиции передавались по наследству из поколения в поколение, и Элиан был слушателем ученика Герода Аттика, зачинателя второй софистики. Софистическое движение приобрело такой огромный размах, что, как это видно и на примере самого Элиана, природного италийца, всю жизнь прожившего в Риме, перешагнуло через границы греческих стран и оказало влияние на римлян. «Экспансия» второй софистики не ограничилась этим: она уже во II в. проникла в подавляющее количество существовавших литературных жанров и сумела продержаться вплоть до IV в. благодаря сходству задач, стоявших перед греческой литературой во II–IV вв. В самом деле, вторая софистика, появившись как протест против опасных сил, угрожавших самобытности эллинства, — восточного культурного влияния и римского политического господства, лишившего греческие страны независимости, — в IV в. должна была, в дополнение к необходимости отстаивать национальный престиж, бороться с христианством и за самое право на существование языческой культуры.