Пестрыя сказки

Тщетно красавица призывала на помощь всю силу воли, чувства, ума и воображенія; тщетно призывала на помощь молитву души — вдохновение; тщетно старалась плѣнить деревяннаго гостя всѣми чарами искусства; тщетно устремляла на него свои магнетическіи взоръ, чтобы имъ пересказать ему то, чего не выговариваетъ языкъ человѣка; тщетно терзалась она; тщетно рвалась; ни ея слова, ни ея просьбы, ни отчаяніе; ни та горькая, язвительная насмѣшка которая можетъ вырваться лишь изъ души глубоко оскорбленной; ни тѣ слезы которыя выжимаетъ сердце отъ долгаго, безпрерывнаго, томительнаго страданія — ничто даже не проскользило по душѣ Господина Кивакеля! —

Напротивъ обжившись хозяиномъ въ домѣ, онъ сталъ смотрѣть на красавицу какъ на рабу свою; горячо сердился за ея упреки; не прощалъ ей ни одной минуты самозабвенія; ревниво слѣдилъ каждый невинный порывъ ея сердца, каждую мысль ея, каждое чувство; всякое слово непохожее на слова имъ произносимыя, онъ называлъ нарушеніемъ законовъ Божескихъ и человѣческихъ; и иногда —, въ свободное отъ своихъ занятій время, между трубкою и лошадью, — онъ читалъ красавицѣ увѣщанія, въ которыхъ восхвалялъ свое смиренномудріе и охуждалъ то, что онъ называлъ развращеніемъ ума ея…

Наконецъ мѣра исполнилась. Мудрецъ Востока научившій красавицу искусству страдать, не передалъ ей искусства переносить страданія; истерзанная, измученная своею ежеминутною лихорадочною жизнію, она чахла, чахла… и скоро бездыханный трупъ ея Кивакель снова выкинулъ изъ окошка.

Проходящіе осуждали ее больше прежняго…

ЕПИЛОГЪ

„…И все мнѣ кажется, что я передъ ящикомъ съ куклами; гляжу какъ движутся передо мною человѣчки и лошадки; часто спрашиваю себя, не обманъ ли ето оптической; играю съ ними, или, лучше сказать, мною играютъ, какъ куклою; иногда забывшись схвачу сосѣда за деревянную руку и тутъ опомнюсь съ ужасомъ…”