Пьесы

Блаунт (в сторону). Этот Купе’ пишет очень ст ан-но! Хм. Но я не буду унижать себя ссо’ой. (Вслух.) Надеюсь, чтение завещания не отнимет у нас много в’емени. Бедный ста’ик Мо’даунт — я его ближайший ’одственник по мужской линии. Он был большой чудак. Кстати, мисс Дуглас, вы об’атили внимание на мою двуколку? Тепе’ь входят в моду двуколки. Я буду счастлив, если вы ’аз’ешите мне покатать вас. Да, да, счастлив, счастлив! (Пытается взять ее руку.)

Ивлин (вскрикнул). Оса! Оса! Сейчас она сядет! Осторожно, мисс Дуглас, оса!

Блаунт. Оса! Где? Не гоните ее в мою сто’ону! Есть люди, кото’ые не об’ащают на ос внимания, но я те’петь их не могу — они че’товски больно жалят!

Ивлин. Ах, простите, — это всего лишь овод.

Входит слуга.

Слуга. Сэр Джон просит вас пожаловать к нему в кабинет, сэр Фредерик. (Уходит.)

Блаунт. Сейчас. Нет, в этой девушке есть какая-то привлекательность, клянусь! Конечно, я люблю Джо’джину… но если я п’иглянусь компаньонке… (Задумчиво.) Это не п’инесет мне никакого в’еда! Au plaisir![13] (Уходит.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Ивлин и Клара

Ивлин. Клара!

Клара. Что, кузен?

Ивлин. И вы тоже живете в зависимости!

Клара. Но у леди Френклин, — а она хочет, чтобы я забыла об этом.

Ивлин. Но разве свет может об этом забыть? Эта дерзкая снисходительность, это самодовольное любование еще оскорбительнее, чем высокомерное пренебрежение! Да, облачите Красоту в шелк и тончайшие шали, посадите Добродетель в колесницу, повинуйтесь всем их прихотям, укройте их обеих от дуновения ветерка, оградите золотой решеткой — и обе они, Красота и Добродетель, будут божествами и для крестьянина и для вельможи. Но лишите их всего этого — пусть Красота и Добродетель будут бедны… зависимы… одиноки… беззащитны! О, тогда все будет по-иному — те же люди будут толпиться вокруг них, глупцы, щеголи, распутники, но не для того, чтобы поклоняться им в храме, а для того, чтобы принести их в жертву!

Клара. Как вы жестоки!

Ивлин. Простите! Когда сердце человека — его единственное богатство, даже нежная привязанность становится горька. Я привык к унижениям, они больше не раздражают меня. Я могу насмехаться над тем, от чего раньше страдал. Но вы, вы! Такая хрупкая, такая чувствительная… одно неуважительное слово, один небрежный взгляд, брошенный на вас, одна презрительная нотка в голосе — вот когда я ощущаю, как тяжела доля бедняка: Он может оборонять своей гордостью только себя, другого она не защитит.

Клара. Но у меня тоже есть гордость… я тоже могу улыбаться в ответ на бессмысленную дерзость!

Ивлин. Улыбаться… а меж тем он взял вашу руку! Ах, Клара, вы не знаете, как я страдаю, ежедневно, ежечасно! Когда вас окружают другие — молодые, красивые, богатые… эти лощеные светские баловни… я готов обвинять вас в вашей красоте, я терзаюсь из-за каждой улфбки, которую вы дарите другим. Нет, нет, не говорите ничего! Мое сердце не может больше молчать, вы Должны выслушать все! Ради вас я терпел докучливое рабство в этом доме, издевательства глупцов, насмешки наемников, добывал себе кусок хлеба таким трудом, который мог бы принести мне иные, более достойные плоды, — да, ради вас, ради того, чтобы видеть вас… слышать вас… дышать одним воздухом с вами… быть всегда подле вас, чтобы хоть один человек мог дать вам возможность насладиться подлинным уважением, — ради этого, ради этого я томился, страдал и терпел. О Клара, мы оба одиноки… у нас обоих нет друзей… вы для меня все, весь мир — не отворачивайтесь, вся моя судьба в этих словах: я люблю вас!

Клара. Нет… мистер Ивлин… Альфред… Нет, нет, не говорите об этом, не думайте… это безумие!

Ивлин. Безумие? О нет! Выслушайте меня до конца — я беден, у меня нет ни гроша, я, как нищий, прошу хлеба для умирающей служанки. Это правда… Но у меня железное сердце.' У меня есть знания… терпение… здоровье… и моя любовь к вам пробудила во мне честолюбие! До сих пор я пренебрегал своими силами, потому что презирал все, пока не полюбил вас! Но когда мне надо будет трудиться для вас… поддерживать вас… облегчать вам путь… я… я, Альфред Ивлин, бедняк, обещаю завоевать для вас славу и богатство! Не отнимайте вашей руки… этой руки… разве она не будет моей?

Клара. Ах, мистер Ивлин… Никогда… никогда!

Ивлин. Никогда?

Клара. Забудьте это увлечение; наш брак невозможен, слова любви принесут нам одно разочарование!

Ивлин (с горечью). Потому что я беден.

Клара. И я тоже! Брак, который принесет нищету… лишения… вечный страх за завтрашний день… Я столько видела таких браков! Не будем больше говорить об этом никогда!

Ивлин. Довольно… я повинуюсь. Я ошибался… ха-ха! Мне казалось, что я тоже любим. Я уже утратил частично свою молодость в заботах и труде… мой дух ожесточился… меня уже никто не может любить… и я не должен был полюбить никого!