Пьесы

Николай Васильевич, скажите, какую роль сыграл покойный поэт в становлении вашего несравненного дара?

Гоголь: Спасибо. При слове "Пушкин" многое возникает пред внутренними очами моего взора. Помню себя. Порой неодетого, а случалось, что и не евшего до полудня ничего, кроме сухой краюхи ситного и пустого чая, спешащего пешим образом за неимением иной раз лишнего гроша на извозчика, отражаясь в зеркальности витрин, наблюдая дам, чьи фасоны, невольно воскрешают в сознании фарфоровые статуетки – отраду провинциалки с гусиной шеей и черепаховой пудреницей со сколом на ободке.

Восхищенный ропот. Все потрясены гениальным гоголевским слогом.

Придешь бывало. Стрясешь росу мелкого петербуржского дождичка в прихожей. Глядь: на встречу бежит он, с заботой на челе и чернильной крапинкой на манжете. Первое дело – что нового написал. Натурально извлекаются листы. Пушкин жадно пробегает глазами. Нет! Лучше вы, любезный Николай Васильевич! Тут важно авторское произнесение, способное с совершеннейшей точностью передать все изгибы идеи, весь букет неброских поминаний, как то: несвежесть шейного платка приказчика, или помадная банка, в коей прислуга сочла за благо содержать колотый сахар, крошки которого в сочетании с пролитым питьем создают ту характеристическую липкость, коей знамениты наши постоялые дворы.

Белинский(восхищенно): Немыслимо!

Гоголь(продолжает): Иной раз случалось оказать Пушкину услугу, разрешив тяжкую дилемму, терзавшую поэта изрядно долго. Так свет увидел "Современник", идею издания коего, я решительно поддержал. И внес богатую лепту, предав критическому направлению стройность и глубокое понимание, сообразное духу эпохи. Не раз Пушкин, отчаявшись в бессилии подъять пером своим некий пласт, прибегал к скорой помощи моей, признавая: нет, Николай Васильевич, только ваше несравненное перо способно вскрыть этот гнойник, оказать врачествО и упокоение скорбям отечества нашего! Так, замерев в нерешительности перед огромностью замысла, Пушкин поведал мне терзавшую его идею, ставшую в последствие сюжетной канвой поэмы моей. (повышая голос) Во исполнение воли пушкинской, воздвиг я на раменА свои труд, способный погрести под собой, иного излишне уверенного в своих силах автора. Только Вам, Николай Васильевич по плечу, – твердил Пушкин, снуя по кабинету среди раскиданных повсеместно истерзанных стремительной рукой черновиков. А когда выслушал первые главы, коими я простился с ним, отъезжая за пределы отечества нашего, дабы, как игумен в прохладной келье всецело отдаться труду, сказал (патетически, воздев руки): "Боже! Как грустна наша Россия!" Слеза, словно перл, сверзлась с уголка пушкинского глаза и сокрылась в бакенбарде, как некий зверь, спугнутый неловким стрелком.

Гробовая тишина.

Белинский: Потрясающе! А что "Ревизор"?

Гоголь(неохотно): Владение комическим пером не было отличительной чертой Александра Сергеевича, о чем мне не раз приходилось слышать от него изустно в минуту откровенности. Начав было сюжет сей и осознав полную свою для него непригодность, Пушкин призвал меня и умолил подхватить гаснущий факел…

Наклоняется к Белинскому. О чем-то шепчутся.

Белинский: Слово имеет Яким.

Яким(Гоголю, недовольно): Говорить по писанному?

Гоголь наклоняется и что-то горячо ему шепчет на ухо. Яким недовольно отстраняется от него и поводит плечами.

Скажу уж. Рот, кажись, есть. И соображением не обижен.

Поворачивается к аудитории. Кладет локти на стол и подается вперед.

В общем, так. Пушкин барина очень сильно любил. Бывало снег валит или там дождь, ветер воет – аж крыша трещщыт. Глядь: Пушкин. А на самом шинелька худая, да фуражонка летнего фасона. Куда, говорю, ты в такую погоду подрядился? Захвораешь ить с перемёрзу. Нет, пробирается. Ну ладно, говорю, иди, коль у тебя такая нужда.

Белинский: Волнующая картина. И подолгу Пушкин пребывал в доме вашем?

Яким: Порой, цельными ночами сиживали. Барин уж говорит ему со всякой деликатностью: мол, шел бы домой – жена ж на сносях. Да куда там! Нет, говорит, читай мне свои сочинения, больно хороши, не слыхивал таких! А потом встанет враскоряку и ну стишки говорить. Пару куплетов закончит – барина неволит: читай, мол, рассказ. Барин из почтения через силу немного почитает. Тот снова давай стишками сыпать. Пушкин-то рад радешенек, что его слушают. А барину – тягость одна. Так до утренней зори и кувыркались… Доведешь, бывало, Пушкина до дверей, направление придашь. Глядь, а барин уж без сил – закемарил в столовой. Ну, натурально, прихватываешь его споднизу и несешь до постели. А там уж…