Пьесы

Крейер. Для меня христианство гораздо больше, чем проповедь морали. Проповедь морали можно встретить во многих религиях, и порой эта проповедь в других религиях разумней и тоньше, чем в Новом завете. По-моему, христианство — нечто гораздо большее, чем стремление к самопожертвованию; если это не так, то христианство не отличается от других религий. Либо христианство есть «жизнь во Христе», вне мира и всех мирских установлений, либо его вовсе не существует. Либо оно нечто большее, чем просто приверженность идее, либо оно — созидание нового мира, чудо, либо — христианства нет!

(Садится, взволнованный и ослабевший.)

Мне… мне многое хотелось сказать… я многое… должен был сказать… но… больше я не в силах!

Епископ. Как только я увидел вас сегодня на палубе нашего парохода, милый мой Крейер, я сразу же заметил, что вы переутомлены и больны. Но так выглядят все адепты пастора Санга!

Незнакомец (приоткрывает балконную дверь и останавливается на пороге. Не закрывая дверь, он шаг за шагом, медленно приближается). Можно мне сказать слово?

(Все оборачиваются; некоторые невольно встают.)

Епископ. Это ты, Братт?

Остальные. Пастор Братт?

Отдельные голоса. Так это и есть Братт?

Епископ. Ты не был с нами, — почему же ты теперь пришел сюда?

Братт. Я пришел с гор.

Епископ. С гор? Значит, ты не собирался участвовать на съезде миссионерского общества?

Братт. Нет. Я шел сюда.

Епископ. Я понимаю тебя.

Братт. Я шел увидеть чудо. Я пришел вчера, когда произошел обвал. Я стоял на горной тропинке и видел обвал. Я слышал звон колокола. И вот я здесь. В тот же день я видел больного, которого принесли в церковь; когда пастор запел псалом, больной поднялся, возблагодарил бога и пошел. Можно мне сказать еще несколько слов?

Епископ. Конечно!

Братт. Я — человек, в трудную минуту пришедший к вам за помощью, братья мои!

Епископ. Говори, говори, друг мой!

Братт. Я говорю себе; вот наконец я вижу чудо, но через мгновение мне приходит мысль: а чудо ли это? Ибо я не впервые присутствую при чуде. Я посетил все прославленные чудесами места в Европе — и каждый раз уходил разочарованный в своих ожиданиях. Правда, здесь, у нас, вера сильнее и целеустремленней. Санг — великий человек. Я почувствовал сверхъестественную силу того, что я здесь увидел. Меня охватил восторг. Но через несколько минут снова вернулось сомнение. Сомнение — вот мое проклятье! И я сам навлек его на себя. Семь лет я, будучи пастором, обещал верующим чудо. Обещал им то, что обещано в писании. Но сам я был обуреваем сомнениями: ибо я никогда не видел, чтобы верующие получали чудо по своей вере… Семь лет я проповедовал то, чему не верил сам. Все эти семь лет, в самые трудные дни, — а таких дней было много, как и бессонных ночей, — все эти семь лет я пламенно молился и взывал к всевышнему: да где же та сила творить чудеса, которую ты обещал верящим в тебя.

(Плачет.)

Епископ. О, сколько искренности в твоих словах. Ты всегда был таким.

Братт. Ведь он обещал, ведь он возвестил, что верующим дана эта сила. Сила совершать большее, чем свершил сын человеческий. Что же сталось с его обещаниями? Неужели после восемнадцати веков безмерного распространения веры среди нас не найдется ни одного верующего, который мог бы совершить чудо? Или обещание самого господа не выполнено? Сила веры не может слабеть. Сила веры должна укрепляться от постоянного применения, как и все другие способности человека. За истекшие восемнадцать столетий вера эта пройти через многие поколения, постепенно воспитываясь у людей, должна была стать безмерно возросшим наследием. Неужели же эта вера теперь недостаточно сильна, чтобы творить чудеса? Неужели соединенные устремления всех верующих не могут выдвинуть хотя бы одного человека, обладающего силой творить чудеса, — так, чтобы все кто их видел, уверовали бы. Но ведь это слова писания они должны быть исполнены. Мы так часто читаем в библии: «и все видевшие уверовали»… Значит, бывают же чудеса, которые делают всех видевших верующими! А почему теперь отпадают многие тысячи? Потому что не смотря на обещание, чудеса не совершаются. Люди с новыми воззрениями, просвещенные мужчины и женщины наших дней не умеют верить, как верили прежде. Не потому, чтобы способность верить ослабела в них, а потому, что она стала иной, более высокой Их способность к самоотречению совсем иного качества, более глубокого, более тонкого и потому, естественно, — встречается реже. Но те, у кого теперь есть такая способность обладают самым ценным, что только может встретиться на земле. Нужно понять новое состояние умов — другого пути нет.

(Священники переговариваются между собой.)