Пьесы

(Холгер не обращает на его слова никакого внимания. Смех, выкрики: «Браво!»)

Я констатирую, что здесь нет свободы слова! Я утверждаю, что ни председатель, ни само собрание не предоставляют ораторам свободу слова!

(Крики: «Слушайте! Слушайте!» Смех.)

Я предвидел это заранее и поэтому пригласил стенографа. После его слов начинается настоящая буря.

Все (кричат). Это не разрешается! Собрание тайное! Здесь ничего не разрешается записывать!

Юхан Сверд. Если нарушается свобода прений, приходится обращаться к гласности.

(Кричит во весь голос.)

Я принес с собой и микрофон.

(Спускается с трибуны, посмеиваясь, держа портфель под мышкой.)

Все (кричат). Мефистофель! Шарлатан! Этого от него можно было ожидать! А вы еще разговариваете о свободе!

Холгер (перекрикивая шум голосов). Слово имеет господин Кетил!

(Крики: «браво!», рукоплескания. Кетил долгое время стоял позади; обращается к Юхану Сверду, который собирается покинуть собрание в сопровождении двух человек, один из них несет ящик.)

Кетил (к Юхану Сверлу). Вы уходите?

Юхан Сверд (весело). Да.

Кетил. Но я хотел в своем выступлении ответить именно вам.

Юхан Сверд. В зале остается немало слушателей, которые получат от этого полное удовольствие.

(Раскланивается и уходит.)

(Многие провожают его смехом.)

Кетил (поднимается на трибуну). Мы с вами только что слышали, как будет ужасно, если мы сделаем то, что рабочие сделали уже давно.

Многие голоса. Слушайте! Слушайте!

Кетил. Мы уже давно слышали и знали, что мы не смеем ничего предпринять первыми против рабочих. Но о том, что мы не имеем права сделать даже то, что они уже сделали, — этого мы еще не слыхали. Это что-то совсем новое!

(Всеобщее веселое оживление.)

Наше дело только повиноваться рабочим. Все прочее — чрезвычайно опасно! Итак, повысим их заработную плату, чтобы они больше пьянствовали!

(Смех и восклицания: «Слушайте! слушайте!»)

Я не стану утомлять вас упоминанием еще и о том, что рабочие имеют право на участие в прибылях, — особенно тогда, когда прибылей нет.

(Веселое возбуждение в зале.)

Вообще же из всего вышесказанного с неизбежностью следует, что мы должны допустить их к управлению фабриками. Тогда банки с особенной готовностью предоставят нам кредит.

(Веселое оживление.)

Именно сейчас, когда конкуренция стала острее, чем когда-либо, — нам следовало бы сбросить с себя бремя прибылей и трудности управления. Тогда дела пойдут хорошо.

(Общее веселье.)

Да и что означают крупные средства в одних руках, как не рабство другой части населения? Не лучше ли, чтобы ни у кого не было никаких денежных средств, и чтобы все были одинаково бедны? Разве это не идеал?

(Несмолкающие крики одобрения.)

Свобода несовместима с властью денег! Нищета и свобода! Вот идеал человечества!

(Снова восторженные возгласы.)

Господин Анкер, человек богобоязненный, волнующе рассказал нам о пороках богатства, вернее, о пороках тех, кто либо сам богат, либо надеется стать богатым в скором времени. Леность, расточительность, чревоугодие и распутство, властолюбие — вот основные пороки богатых. Это пороки, которые, как правило, сопутствуют богатству. Хорошо! Но обратимся к порокам рабочих — ибо, в простоте душевной, я полагаю, что какие-то пороки имеются все же и у рабочих. Какие же это пороки? Нечистоплотность, лень, рабские инстинкты, зависть, пьянство, воровство, драки, нередко заканчивающиеся убийством… А в наши дни, когда к прежним порокам рабочих прибавился еще и анархизм, — массовые убийства. Я не могу сказать, какие из этих пороков я предпочитаю — наши или их? Но уж поскольку и мы, и они имеем свои пороки, — зачем же упоминать только о пороках, сопутствующих богатству? Быть может, это делается только потому, что пороки рабочих гораздо отвратительнее?

(Громкий смех и крики одобрения.)

Или, быть может, господин Анкер, как истинно богобоязненный человек, полагает, что все пороки рабочих мгновенно исчезнут, как только они получат свою часть в прибылях? Быть может, он полагает, что работа с участием в прибылях — лучшее средство от греховности? И для них, и для нас?

(Всеобщее шумное одобрение.)

Я нахожу подобного рода разговоры — простите мне за искренность — доказательством слабоумия.

(Смех.)

…как и все моральные нравоучения, которые преподносят нам каждый раз, как мы собираемся предпринять решительные меры. На мой взгляд, именно мораль-то нам и мешает.

(Громкий смех.)

Опасность, о которой здесь так много говорилось, заключается именно в том, что мы в каждом частном случае оказываемся удивительно нравственными, ужасающе нравственными.

(Крики: «Да! Да!», возгласы одобрения.)

Это именно и мешает нам защищать существующий порядок вещей, общество и отечество, в том виде, в каком мы их получили от отцов и должны передать нашим детям, защищать так, чтобы все знали, — существует нечто такое, к чему они не смеют прикасаться. До тех пор никакой мир невозможен!

(Спускается с трибуны, провожаемый громом оваций.)

(Многие встают и шумно обмениваются мнениями.)

Холгер (когда шум стихает). Теперь… господин Анкер снова просит слова.