Он послушно хватает.
«Не надо хватать за руку… синяки остаются… у меня кожа ненормальная»…
Он
Она
. «Когда тебе кто-то нравился в первый раз, ты с ней уходил? Почему я не могу? Мы работаем на равных. Давай уже все на равных»… Ха-ха-ха.Он
. «Ты с ним не пойдешь…»Она
. «Мне опять больно».Он
. «Он – мой друг».Она
. «Не надо иметь таких друзей».Он
. «Он – мразь, урод»…Она
. «Ну зачем же так о друге?»Он
. «Ну давай поговорим. Ну в последний раз…»Она . «Ага… Пусть у нас будет вечер расставанья… Потом ночь расставанья… А потом весь этот ад потянется сначала?» Ха-ха-ха… Ты правильно все записал в своей пьесе. Точнее – правильно записал слова. Только укажи, пожалуйста, в примечании, что эти слова, как и все другие слова в твоей пьесе, не имеют никакого значения! Потому что все свои «ужасные» слова она произносила совсем счастливым голосом: она торопила счастье примирения… И ему достаточно было… как всегда, дотронуться губами до ее сумасшедшего уха… или возложить персты на ее сентиментальный позвоночник… Но он… Он спрятал свои лгущие глаза. Он показал, будто верит ее «ужасным словам». И вот тогда он сделал единственное, чего нельзя было делать, – он ударил ее! Точнее, он сделал единственное, что нужно было сделать, чтобы она ушла с тем, с другим. Почему же он… который знал все о ней… (Он вдруг бьет ее.
Не так! Бей, как тогда!
Он
. Мне… плохо…ОнаОн неожиданно бьет ее.
Молодец… Теперь я могу прочесть ремарку: «Она убегает».
Он
. «Ну что ж, теперь действительно все!..»ОнаОн
. Меня… мутит.Она
. Знаешь, я подумала… если эти грибы действительно… Жаль, что я их тоже не съела. В конце концов, может быть, смерть – самое интересное в жизни…Он
. Послушай!Она
. Ха-ха-ха… Шучу, шучу, не бойся. Просто мне один тип, у которого была клиническая смерть, рассказывал, что все это было так весело. Он вдруг увидел в ярком-ярком свете, как на помосте танцевали развеселые люди. А перед этим помостом стояли носилки… и на носилках лежал он сам… Ха-ха-ха!Он
(Она
Он
Она
. Ха-ха-ха! Ну вот! Молодец! Ты вспомнил про чувство юмора!Он
Она
(