Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников

[Начало 60-х гг; Москва]

Н. В. КИРПИЧНИКОВОЙ

Есть у тебя чудесное качество — когда тебе хорошо, ты говоришь, что тебе хорошо. А меня всю жизнь хватало только на то, чтобы не говорить, что мне плохо, когда мне плохо. Сейчас мне плохо, но не настолько, чтобы не сказать тебе об этом. Плохо мне потому, что стоять в такую жару перед Смирновым и сидеть перед Никогосяном^{153} одинаково потно и одинаково мучительно. Причем костюм получается не совсем на меня, а портрет совсем не на меня. Плохо мне потому, что существует кино, а в кино существует Бычков, а при нем существует Наташа. Наташа требует переделок, а при такой температуре не только что переделывать, а даже делать ничего нельзя. Плохо мне потому, что Туманов,^{154} Кноблок^{155} и Мишка^{156} напали на меня из-за угла и, пригрозив Катюшей^{157} и другой артиллерией, заставили меня согласиться поломать голову над октябрьским правительственным концертом. Тут же было решено, что я еду на десять дней к Мишке под Киев, где мы и будем себе и друг другу ломать головы. На другой день Туманов был у министерши и сообщил мне, что есть приказ о моей командировке в Ирпень. Со дня приказа прошло четыре дня — путевок нет, билетов нет, звонков нет. Думаю, что Катюша выстрелила вхолостую. Если они позвонят завтра, я откажусь и не поеду. Если царица не может достать путевки, то откуда же ее может достать Царев.^{158} На мое письмо он мне ничего не ответил и, кажется, уехал в Тбилиси. Вероятно, тут какое-то недоразумение — человек он вежливый. Чего нельзя сказать об Юлии Карповне^{159} — она принесла мне две поэмы.

На этой строчке позвонили из министерства. Вечером позвонила ты.

Подождем до завтра.

Вернулся из министерства и через несколько минут еду на вокзал с твоими теплыми кофтами.

Приходится ехать в Ирпень. Вернусь к твоему приезду. Возможно, что к тому времени где-нибудь что-нибудь наклюнется для нас двоих.

Из Ирпеня буду телеграфировать.

Мои уши и спина очень соскучились по твоим пальцам, а все остальное по всему твоему остальному.

Не забывай меня, любимая. Целую тебя и мечтаю побыть вдвоем.

Николай.

О маме^{160} не пишу, она написала сама. Хозяйство наше ведется хорошо, хозяйка ведет себя не очень.

Еще раз целую тебя, милая.

Поцелуй Леру.^{161} Ее мать довольно часто звонит мне и справляется о вашей жизни. Я докладываю, что ты ведешь себя довольно прилично, а Лера напропалую развратничает и что ее комсомольский билет в опасности.

Передай мои приветы всем, кто меня знает.

ПЕРЕПИСКА Н. Р. ЭРДМАНА И В. Э. МЕЙЕРХОЛЬДА

44

[21–22 марта 1926 г. Москва]

Н. Р. ЭРДМАН — В. Э. МЕЙЕРХОЛЬДУ

Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич.

Приношу свои извинения перед Вами и труппой в том, что не был среди Вас на сотом спектакле «Мандата»,^{162} но в этом виноват не столько я, сколько администрация театра, которая, пообещав прислать мне билеты и не прислав их, заставила меня подумать, что для меня нет места.

Поэтому разрешите сейчас принести мне свою запоздалую благодарность труппе и Вам в особенности за тот прекрасный спектакль, который Вы сделали из моей пьесы.

Поздравляю Вас с сотым представлением, но больше всех поздравляю себя с тем, что над «Мандатом» работал Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

С совершенным уважением Николай Эрдман.

45

[Декабрь 1926 г. Одесса]

ТЕЛЕГРАММА Н. Р. ЭРДМАНА В. Э. МЕЙЕРХОЛЬДУ

Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич, поздравляю Вас с первой постановкой «Ревизора» на русском театре.^{163}

Николай Эрдман.

46

26 мая 1927 г. Тифлис.

В. Э. МЕЙЕРХОЛЬД — Н. Р. ЭРДМАНУ

Дорогой Николай Робертович, если Вы не перестали любить наш театр, прошу Вас выручить нас: дайте нам как можно скорее Вашу пьесу.^{164} Даю Вам слово: я начну над ней работать тотчас, как только получу ее от Вас. Прошу Вас написать мне, в каком положении работа Ваша над пьесой. Адрес: гастрольная поездка Театра имени Мейерхольда. Театр такого-то города. А маршрут наш вот: Ростов-Дон — июнь 2–10, Краснодар — июнь 12–23, Ростов-Дон — июнь 25–30, Харьков — июль 2–17.

До меня дошли слухи, что Вас страшит, что я не смогу вместить Вашу пьесу в репертуар сезона 1927–1928 (он якобы уже заполнен: «Москва» А. Белого, переделка Щедрина, «Горе от ума», переделка «Десяти дней, которые потрясли мир»).^{165}

Щедрин будет готов, как нам сообщает Замятин, только в сентябре.

«Москва» вряд ли пройдет цензуру. Нам придется еще сражаться с цензорами. Бой начнется тогда, когда я возвращусь из поездки.

«Горе от ума» как дорогостоящая постановка будет выжидать более благоприятной материальной конъюнктуры.