Пьесы. Том 2

Варвик. Человек соткан из противоречий, сеньор епископ. И очень часто убивает то, что любит. Вот, например, я обожаю также животных, а ведь я заядлый охотник. (Внезапно подымается. Хлопнув себя стеком по сапогам, знаком подзывает двух солдат; жестко.) Марш! Жаворонок попался. Компьенская ловушка захлопнулась. Блистательная страница сыграна. Карл и его свита выкинуты вон и, даже не взглянув на маленький амулет, который, по-видимому, уже не приносит им счастья, возвращаются к старой доброй политике...

В самом деле, Карл, Латремуй и архиепископ потихоньку встают с места и отходят от Жанны, которая все еще молится, стоя на коленях. Она подымается с колен, с удивлением видит свое одиночество, видит, что Карл с фальшивым выражением лица удаляется. Стражники тащат ее за собой.

Кошон (кричит ей подчеркнуто театрально). Твой король оставил тебя, Жанна! Почему же ты упорствуешь и защищаешь его? Вчера тебе прочли письмо, которое он разослал во все свои добрые города, письмо, где развенчивал тебя...

Жанна (помолчав, кротко). Он мой король.

Карл (вполголоса, архиепископу). Теперь они всю жизнь будут тыкать нам в нос это письмо!

Архиепископ (вполголоса). Ничего не поделаешь, сир, его было необходимо разослать. При данных обстоятельствах дело Франции ни в коей мере не должно быть отныне связано с именем Жанны.

Кошон. Жанна, выслушай меня внимательно и попытайся понять. Твой король вовсе не наш король. В силу составленного по всей форме трактата наш государь отныне Генрих Шестой Ланкастерский, король Франции и Англии. Твой процесс ведется не по политическим мотивам... Просто мы сейчас пытаемся изо всех сил, с самыми добрыми намерениями вернуть заблудшую овечку в лоно нашей святой матери церкви. Но так или иначе, Жанна, все мы люди, и мы считаем себя подданными его величества короля Генриха, и из любви к Франции - а любим мы ее так же сильно, так же искренне, как и ты, - именно из-за этой любви мы и признали его своим сюзереном, дабы могла Франция подняться из руин, залечить свои раны и выйти наконец из этой страшной, из этой бесконечно долгой войны, обескровившей ее... Поэтому бессмысленное сопротивление арманьякского клана, нелепые претензии того, кого ты величаешь своим королем, хотя трон уже не принадлежит ему, - все это в наших глазах лишь акт мятежа и террора, направленный против мира, который почти уже установился в нашей стране. Марионетка, которой ты служила, уже не наш властелин, пойми ты это, наконец.

Жанна. Что бы вы ни говорили, ничего вы не добьетесь. Он король, и господь бог дал его нам. Пускай тощего, ведь он, бедняга, ужасно тощий, пускай длинноногого с безобразно толстыми коленками.

Карл (тихо, архиепископу). В конце концов, все это мне ужасно неприятно...

Архиепископ (та же игра; уводит его за собой). Терпение, терпение, сир, сейчас они устроят процесс, сожгут ее, и мы вздохнем спокойно. Впрочем, согласитесь, что англичане, скорее уж, оказали нам услугу, взяв на себя арест и вынесение смертного приговора. Не будь их, нам самим рано или поздно пришлось бы это сделать. Она стала просто невыносимой!

Уходят. Вернутся они позже и смешаются, никем не замеченные, с толпой.

Кошон (продолжает). А ведь ты вовсе не дурочка, Жанна. Ты доказала это нам многими своими дерзкими ответами. Но поставь себя на наше место. Как же ты хочешь, чтобы мы, люди, в душе своей, по человечеству признали, что именно бог послал тебя бороться против дела, которое мы защищаем? Как же ты хочешь, чтобы мы признали, что бог против нас единственно на том основании, что, по твоим уверениям, ты слышала голоса.

Жанна. Сами увидите, когда вас окончательно разобьют!

Кошон (пожимая плечами). Ты нарочно отвечаешь, как маленькая упрямица. Ежели мы рассматриваем сейчас вопрос в качестве священнослужителей, в качестве защитников пресвятой нашей матери церкви, какие, в сущности, есть у нас основания принимать на веру то, что ты говоришь? Неужели ты думаешь, что ты первая слышала голоса?

Жанна (кротко). Нет, конечно.

Кошон. Ни первая, ни последняя. Пойдем дальше. Что, по-твоему, Жанна, станется с нашей церковью, если всякий раз, когда какая-нибудь девочка придет к своему кюре и заявит: я, мол, видела святую или, скажем, богоматерь, я слышала голоса, и они велели мне сделать то-то и то-то, а кюре ей поверит и предоставит ей свободу действия, а ну, скажи? Разве церковь выстоит?