Пьесы в прозе

Возьмите себя в руки. Лучше бы нам с вами куда-нибудь... (Ибо возвращается Любовь.)

Любовь.

Сейчас вам принесут. Между прочим, Алеша, она говорит, что фрукты... Алеша, что случилось?

Трощейкин.

Неизбежное.

Ревшин.

Алексей Максимович, Алеша, друг мой, мы сейчас с вами выйдем. Приятная утренняя свежесть, голова пройдет, вы меня проводите...

Любовь.

Я немедленно хочу знать. Кто-нибудь умер?

Трощейкин.

Ведь это же, господа, чудовищно смешно. У меня, идиота, только что было еще полтора года в запасе. Мы бы к тому времени давно были бы в другом городе, в другой стране, на другой планете. Я не понимаю: что это -западня? Почему никто нас загодя не предупредил? Что за гадостные порядки? Что это за ласковые судьи? Ах, сволочи! Нет, вы подумайте! Освободили досрочно... Нет, это... это... Я буду жаловаться! Я...

Ревшин.

Успокойтесь, голубчик.

Любовь (Ревшину).

Это правда?

Ревшин.

Что -- правда?

Любовь.

Нет -- только не поднимайте бровей. Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.

Трощейкин.

Интересно знать, кому выгодно это попустительство. (Ревшину.) Что вы молчите? Вы с ним о чем-нибудь?..

Ревшин.

Да.

Любовь.

А он как -- очень изменился?

Трощейкин.

Люба, оставь свои идиотские вопросы. Неужели ты не соображаешь, что теперь будет? Нужно бежать, а бежать не на что и некуда. Какая неожиданность!

Любовь.

Расскажите же.

Трощейкин.

Действительно, что это вы как истукан... Жилы тянете... Ну!

Ревшин.

Одним словом... Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого... фу, вру... двенадцатого, я шел к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, -- знаете, где киоск, -- при свете фонаря, вижу -- и не верю глазам -- стоит с папироской Барбашин.

Трощейкин.

У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, "Камера обскура" -- лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше!

Ревшин.

Значит, так. Мы в свое время мало встречались, он мог забыть меня... но нет: пронзил взглядом, -- знаете, как он умеет, свысока, насмешливо... и я невольно остановился. Поздоровались. Мне было, конечно, любопытно. Что это, говорю, вы так преждевременно вернулись в наши края?

Любовь.

Неужели вы прямо так его и спросили?

Ревшин.

Смысл, смысл был таков. Я намямлил, сбил несколько приветственных фраз, а сделать вытяжку из них предоставил ему, конечно. Ничего, произвел. Да, говорит, за отличное поведение и по случаю официальных торжеств меня просили очистить казенную квартиру на полтора года раньше. И смотрит на меня: нагло.

Трощейкин.

Хорош гусь! А? Что такое, господа? Где мы? На Корсике? Поощрение вендетты?

Любовь (Ревшину).

И тут, по-видимому, вы несколько струсили?

Ревшин.

Ничуть. Что ж, говорю, собираетесь теперь делать? "Жить, говорит, жить в свое удовольствие", -- и со смехом на меня смотрит. А почему, спрашиваю, ты, сударь, шатаешься тут в потемках?.. То есть я это не вслух, но очень выразительно подумал -- он, надеюсь, понял. Ну и -- расстались на этом.

Трощейкин.

Вы тоже хороши. Почему не зашли сразу? Я же мог -- мало ли что -- выйти письмо опустить, что тогда было бы? Потрудились бы позвонить, по крайней мере.

Ревшин.

Да, знаете, как-то поздно было... Пускай, думаю, выспятся.

Трощейкин.

Мне-то не особенно спалось. И теперь я понимаю, почему!

Ревшин.

Я еще обратил внимание на то, что от него здорово пахнет духами. В сочетании с его саркастической мрачностью это меня поразило, как нечто едва ли не сатанинское.

Трощейкин.

Дело ясно. О чем тут разговаривать... Дело совершенно ясно. Я всю полицию на ноги поставлю! Я этого благодушия не допущу! Отказываюсь понимать, как после его угрозы, о которой знали и знают все, как после этого ему могли позволить вернуться в наш город!

Любовь.

Он крикнул так в минуту возбуждения.

Трощейкин.

А, вызбюздение... вызбюздение... это мне нравится. Ну, матушка, извини: когда человек стреляет, а потом видит, что ему убить наповал не удалось, и кричит, что добьет после отбытия наказания, -- это... это не возбуждение, факт, кровавый, мясистый факт... вот что это такое! Нет, какой же я был осел. Сказано было -- семь лет, я и положился на это. Спокойно думал: вот еще четыре года, вот еще три, вот еще полтора, а когда останется полгода -лопнем, но уедем... С приятелем на Капри начал уже списываться... Боже мой! Бить меня надо.

Ревшин.

Будем хладнокровны, Алексей Максимович. Нужно сохранить ясность мысли и не бояться... хотя, конечно, осторожность -- и вящая осторожность -необходима. Скажу откровенно: по моим наблюдениям, он находится в состоянии величайшей озлобленности и напряжения, а вовсе не укрощен каторгой. Повторяю: я, может быть, ошибаюсь.

Любовь.

Только каторга ни при чем. Человек просто сидел в тюрьме.

Трощейкин.

Все это ужасно!

Ревшин.