Пьета из Азии

По дороге, когда петляли уже перед самим Оулу, решили остановиться возле небольшой закусочной, дети устали, Ноя хныкала, как маленькая мышка, которую тянут за хвост. Олива вспоминала, как прихлопнула мышонка в своём кабинете. Остановились и заметили, что рядом припарковался туристский автобус на небольшой площадке, мощённой серыми, тёмными плитками, как в самом сером и неярком Хельсинки. Олива подумала, «а что это я не стремлюсь стать просто одинокой, спокойной в своём отшельничестве. Отчего мечтаю полностью завладеть Арви? Вот уже взяла себе его семью. Дочь его возлюбленной. И покушаюсь на него самого, но он всегда ускользает. А не лучше ли стать совсем ничья? Видеть башни летящие сверху? Видеть тихие детские дворики? И вдруг стать старой. И подружиться с такой же старухой, которая старше горбоносой мамы-матери? Идти и говорить — ты и я. Я и ты? Она тоже хорошая старуха. И я любуюсь ею. Как мужчины любуются Арви. Арви-танцующим. Арви-извязывающимся. Ведь Джой-Турья влюбился в него смертной, порочной и безутешной любовью. И воспользовался его немощностью, наверняка подсыпал ему в чашку с кофе какой-нибудь порошок. И я вдруг влюбилась в её запах. В её мелкий старушечий смешок? В её шляпку с пером, в её пупырчатые руки. И мыть её по вечерам в пене, помещая старуху в ванну. В крошечный тазик. А пена будет долго-долго намыливаться на слабенькие белые волосья, как на стебли папоротника, который никогда не цветёт. Мы две старухи. Мы бежим, взявшись за руки. Мы любим друг друга бескорыстно. И немного по-женски. По-бабски. Мы спим, обнявшись, как тебя будут звать — Милена, Алёна, Олечка? Или просто Мао? Сизая чайка будет бежать по улице в Хельсинки, и мы будем смеяться и пить кофе, которое по цвету тоже как сизая чайка. И я буду слушать Мао твои слова тихие и бессвязные. А ты будешь шептать — Олива, Олива и трогать мой скрюченный завиток, располагая его за ухом. Олива, Олива…ты станешь хвалить меня, я тебя. Свяжешь мне свитер нелепый и немодный. Но я, Олива, стану его носить даже в жару. И под комбинашкой будут кружева. На голове — пакли. Или букли голубые, как чайка. И как кофе. И стану танцевать не хуже Арви. Тоже мне танцор, которого хотят. И, которого поимели мужики. Но это в Финляндии не позор, мы же не восток и не арабы. Не египтяне, не прочие как говорят, отсталые люди. Я буду бежать, подпрыгивая, чуть приподнимаясь над почвой, изрытой снегами, когда-то я была безудержно старая. И невероятно молодая. И вот я сижу, прижимая Ною к груди. За рулём Йоуко, который тайком от мамы-матери получил права и сносно вёл автомобиль, Хилье рядом. На заднем сиденье мы с Ноей и мамой-матерью горбоносой, как скала. Её волновало — когда же Арни к нам присоединится? Я отвечала, что надо сначала навести порядок в доме, устроить детей в школу, а Ною в детское учреждение при школьном классе, что мне, Оливе, надо устроиться в местную деревенскую больницу. И что мне надо каждое утро теперь бегать, убирать морщинки с лица, питаться только козьим сыром и мясом цыплят. А ей, маме-матери горбоносой, как скала, надо вымыть загон и приготовиться к выращиванию телят, которые уже заказаны у продавца и тот со дня на день привезёт двух полугодовалых самца и самку. И что я хочу дружить со старушкой, которую буду жалеть, как сестру и любить, как парня, что её рука будет трогать мою руку. И все будут счастливы.

— Какая ещё подруга-старуха? Ты с ума сошла? — ворчит мама-мать, улыбаясь, понимая, что я шучу, потому что замужем за Арви.

— Вот такая! — показываю палец и засыпаю».

Олива прикладывает ладонь старухи к своей груди и гладит её и целует. И плачет, думая, зачем это я встречалась с парнем. Если есть такая прелестная старушка? И какие у неё кольца на руках. Какие браслеты. И Олива свободна. Старушку можно положить в карман и доставать вечером оттуда. Старушка-дюймовочка, убежавшая от крота и нашедшая Оливу-эльфа. Олива видела, что у неё нет колец — видишь, я никогда не носила ни одного кольца…

Я свободна. Теперь навсегда. Обе не заняты ничем. Ни вязаньем. Ни шитьём. Ни внуками.

Это будет или не будет…Ибо Олива — кузнечик, а старушка-стрекоза. Тела лёгкие. Крылья белые. Порхают. Сидят кафе порхают. Лёжа на траве порхают. Едят душистые расстегаи, порхают. Моют посуду, порхают в нарядных платьях летних, талия стянута ремешками грудь открытая, пышные как у балерин юбки короткие…ляжки пухлые. А в окне — мимо, мимо машины, город виден лишь сквозь листву — его как будто нет. И страны нет. И никого нет кроме Оливы и старушки. Лишь лёгкий ветер из Питера. И снежный из Норвегии. Подъезжают автобусы, трамваи, маршрутки, поезда, подлетают самолёты, и лишь нарушает спокойствие, налетающий ветер, взвихренный, под девчоночьими подбородками…и разведенные мосты. Белые. Как у Бродского ночи, ночи Иосифа. И тяжёлые мосты как у Петра. Мосты дяди-Пети, Дворцы царя Николая. И площади Хельсинки. Кафе с булочками…

Хочу есть!

Все хотели есть!

Мама-мать быстро приготовила ужин. Дети были восхищены домом в Оулу. В Финляндии всё можно, любить друг друга. Просто так.