Пета. Первый сборник

Как ты, препревыше меня?
Как ты, безгранично сильней?
Так помни, как солнце безумны поляны
В попойке соловья.
Так я пресильнее! –
Эй рати!

19. Слышен шелест оружия. Сильно шумит и снова краснеет тьма; и тьма воинов перед ним. Море колышется и лазурь вылезает через двурогое солнце, – тоже шумит.

20. Мардук.

Приходят львиные дни.
Ими
Гибель вас.
Вы видели глаз
Потемнел.
Смелее!

21. Рать.

Победа! Победа!

22. Мардук.

Соколом вверх.
Градом стрел
Будет разорван.
Смелее!

23. Рать.

Победа! Победа!

24. Мардук.

Вихрем оружия
Вихрь разовьем.
Смелее!

25. Рать.

Осанна Мардуку!
Осанна тебе!
Мы Вихрем из вихря…

26. Светлеет. Шелестит свет шелком и оружие освещает этот звук.

Глава 3.

1. Что то блеклое убивает кровь и опускается двурогое светило и в окно бросает черные лучи. Битва. Снова получает светило их обратно. Ткни бегают и рыдают. Пахнет мерцающим светом. Луч удушлив; и все сонно работает над собою. Бездонная даль играет на террасе дворца, и колоны нагнулись и хотят целоваться. Свет облаками плывет по улицам и прячется в камни, а те блещут заходящим.

2. Мысли Мардука.

Страстное в страсти волшебно игривой
Страстно лобзается в сонм лучей.
Ниже лепечут: спаси.
– Если спасаться, иди поскорее
Вихри безвестные, вихри в разуме
Я исчисляю теоремой Пауссена.
Заключу туда их сразу
И спрошу ответь и: где она?
Заключив ответ в облака скрюченные
Я пущу ответ рекламой:
Будут знать ответы лучше
И полезут к страсти самовитой.

3. Ропот

panissimo

Страшный суд.
От него спаси.

stacato

Идет.
Реут.
Пошли.
В лед.
Страшный суд.

4. Луги шепчут

lente

Солнечный бег
По солнечной дороге
Тысяча Ев
По солнечной дороге.
Все это идет
По солнечной дороге.
Черный грех несет
По солнечной дороге.

5. Темнеет. Лазури меркнут; черные валы кручинятся, отодвигают золото; лапы лучей поднимаются, делают прощальный знак. Солнце лобзает лазурь и падает в сладострастии наземь. О, солнце!..

Глава 4

1. Безвременье бытия гора.

Русалия в повечери

Литературная Аркадия

(Письмо в редакцию)[2]

Милостивый Государь,

почтеннейший Господин Редактор.

Покорнейший слуга Ваш, подпись которого предъявляется Вам в конце сего, решается высказать Вам несколько скромных и нежных, пожалуй, даже собственных мнений. Мнения сии, как кажется, позволительно будет выставить, как проэктец всеобщего усмирения и успокоения в сфере литературной. Итак:

Нет нужды говорить, что так называемый «кризис символизма» несколько затянулся. Это, к сожалению, настолько явно, что относиться критически к этому вовсе невозможно. – Но, если линия литературы русской ломается, это же не может, значить, что она исчезает. Однако многие печальные наблюдения могут заставить нас прийти и к такому более чем странному выводу. Вот например… осторожней, Боб Дженкинс, чорт возьми, осторожней, говорю тебе я! – над сонными нивами, чуть ли не в облаках, а (кто его знает!), может быть, и повыше, – небесно-голубые построения российского символизма. Зрелище, достойное всяческого изумления и похвал. Правда, построения эти несколько в роде града Китежа, но, однако, если вы что либо о том пикнете, стоя в сухую погоду под сим величавым построением, бойтесь ужасного грома, консолидированного такими цитатами, что небо вам покажется бедной, заблудившейся овечкой.

Признаемся: мы несколько заплутались. Нельзя же всерьез, говоря откровенно, нам, напитанным, упитанным и пропитанным амбрами, бензоями, розами всех сортов, от пафосских до санкт-петербургских включительно, нельзя же нам, повторяем, серьезно говорить о том, что несколько доселе совершенно незаметных молодых людей – без беллетристического опыта, без эрудиции Тартарена Тарасконского, без десяти лет бесплодных полемизирования за плечами – могли бы своими силами расчищать маленькую тропинку в заросшем всякою дрянью болотистом лесу, – том самом, который лишь недавно был так старательно расчищен под Людовика XVI-го.