Петербург

А уж дверь отворилась; секретарь, молодой человек, с либерально как-то на шейном крахмале бьющимся орденком подлетел к высокой особе, почтительно щелкнувши перекрахмаленным краем белоснежной манжетки. И на робкий вопрос его загудел Аполлон Аполлонович:

- "Нет, нет!.. Сделайте, как я говорил... И знаешь ли", - сказал Аполлон Аполлонович, остановился, поправился:

- "Ти ли..."

Он хотел сказать "знаете ли", но вышло: "знаешь ли... ти ли..."

О его рассеянности ходили легенды; однажды Аполлон Аполлонович явился на высокий прием, представьте, - без галстуха; остановленный дворцовым лакеем, он пришел в величайшее смущение, из которого его вывел лакей, предложивши у него заимствовать галстух.

ХОЛОДНЫЕ ПАЛЬЦЫ

Аполлон Аполлонович Аблеухов в сером пальто и в высоком черном цилиндре, с каменным лицом, напоминающим пресс-папье, быстро выбежал из ка-реты и вбежал на ступени подъезда, на ходу снимая черную замшевую перчатку.

Быстро вошел он в переднюю. Цилиндр с осторожностью передался лакею. С тою же осторожностью отдались: пальто, портфель и кашне.

Аполлон Аполлонович в раздумье стоял пред лакеем; вдруг Аполлон Аполлонович обратился с вопросом:

- "Будьте любезны сказать: часто ли здесь бывает молодой человек - да: молодой человек?"

- "Молодой человек-с?"

Наступило неловкое молчание: Аполлон Аполлонович не умел иначе формулировать свою мысль. А лакей, конечно, не мог догадаться, о каком молодом человеке спрашивал барин.

- "Молодые люди бывают, вашество, редко-с..."

- "Ну, а... молодые люди с усиками?"

- "С усиками-с?"

- "С черными..."

- "С черными-с?"

- "Ну да, и... в пальто..."

- "Все приходят-с в пальто..."

- "Да, но с поднятым воротником..."

Что-то вдруг осенило швейцара.

- "А, так это вы про того, который..."

- "Ну да: про него..."

- "Был однажды такой-с... заходил к молодому барину: только они были уж давненько; как же-с... наведываются..."

- "Как так?"

- "Да как же-с!"

- "С усиками?"

- "Точно так-с!"

- "Черными?"

- "С черными усиками..."

- "И в пальто с поднятым воротником?"

- "Они самые-с..."

Аполлон Аполлонович постоял с минуту как вкопанный и вдруг: Аполлон Аполлонович прошел мимо.

Лестницу покрывал бархатный серый ковер; лестницу обрамляли, конечно, тяжелые стены; бархатный серый ковер покрывал стены те. На стенах разблистался орнамент из старинных оружий; а под ржаво-зеленым щитом блистала своим шишаком литовская шапка; искрилась крестообразная рукоять рыцарского меча; здесь ржавели мечи; там - тяжело склоненные алебарды; матово стены пестрила многокольчатая броня; и клонились - пистоль с шестопером.34

Верх лестницы выводил к балюстраде; здесь с матовой подставки из белого алебастра белая Ниобея35 поднимала горе алебастровые глаза.

Аполлон Аполлонович четко распахнул пред собою дверь, опираясь костлявой рукой о граненую ручку: по громадной зале, непомерно вытянутой в длину, раздавалась холодно поступь тяжелого шага.

ТАК БЫВАЕТ ВСЕГДА

Над пустыми петербургскими улицами пролетали едва озаренные смутности; обрывки туч перегоняли друг друга.

Какое-то фосфорическое пятно и туманно, и мертвенно проносилось по небу; фосфорическим блеском протуманилась высь; и от этого проблистали железные крыши и трубы. Протекали тут зеленые воды Мойки; по одной ее стороне то же высилось все трехэтажное здание о пяти своих белых колоннах; наверху были выступы. Там, на светлом фоне светлого здания, медленно проходил Ее Величества кирасир; у него была золотая, блиставшая каска.

И серебряный голубь над каской распростер свои крылья.

Николай Аполлонович, надушенный и выбритый, пробирался по Мойке, запахнувшись в меха; голова упала в шинель, а глаза как-то чудно светились; в душе - поднимались там трепеты без названья; что-то жуткое, сладкое пело там: словно в нем самом разлетелся на части буревой эолов мешок36 и сыны нездешних порывов на свистящих бичах в странные, в непонятные страны угоняли жестоко.

Думал он: неужели и это - любовь? Вспомнил он: в одну туманную ночь, выбегая стремительно из того вон подъезда, он пустился бежать к чугунному петербургскому мосту, чтобы там, на мосту...

Вздрогнул он.

Пролетел сноп огня: придворная, черная пролетела карета: пронесла мимо светлых впадин оконных того самого дома ярко-красные свои, будто кровью налитые, фонари; на струе черной мойской фонари проиграли и проблистали; призрачный абрис треуголки лакея и абрис шинельных крыльев пролетели с огнем из тумана в туман.

Николай Аполлонович постоял перед домом задумчиво: колотилось сердце в груди; постоял, постоял - и неожиданно скрылся он в знакомом подъезде.

В прежние времена он сюда входил каждый вечер; а теперь здесь он два с лишним месяца не переступал порога; и переступил, будто вор, он - теперь. В прежние времена ему девушка в белом переднике дверь открывала радушно; говорила:

"Здравствуйте, барин" - с лукавой улыбкою.

А теперь? Ему не выйдут навстречу; позвони он, та же девушка на него испуганно заморгает глазами и "здравствуйте, барин" не скажет; нет, звониться не станет он.

Для чего же он здесь?