Петербург (октябрь 2007)

Еще меньше я мог понять, чему тут завидовать. А завидовали всерьез: «у нас такого нет». Если хочется скушать фрикасе из лягушек, можно их наловить и приготовить. Уж чего-чего хватает в Подмосковье, так это земноводных.

Когда я высказывал свое мнение вслух, на меня смотрели снисходительно и объясняли, что наши лягушки в пищу не годятся, потому как они наши, русские. А во Франции водятся французские лягушки, которые вкусны и благоуханны. Когда я спрашивал, чем же они отличаются, на меня смотрели совсем снисходительно и пожимали плечами: ну не понимает человек, что Там все волшебно, а Тут все плохо.

Кончилось тем, что лягушачий вопрос меня заинтриговал. Будучи к тому моменту любознательным подростком, научившимся, помимо всего прочего, обращению со справочной литературой, я стал выяснять, в чем хитрость. И выяснил, что лягушки в самом деле различаются. В пищу идут лягухи семейства Ranidae, вида Rana ridibunda. С помощью латинского словаря я сначала перевел название как «смеющаяся» и решил, что наши лягвы, наверное, хмурые по натуре. Потом понял, что ошибся с переводом: на самом деле лягушка называется «озерная». Живет она себе прекрасно у нас в России, в озерах и реках, кушает рыбных мальков и считается сельхозвредителем. От более привычных нам лягв системы Rana temporaria (травяная) и иже с ними отличается цветом: она не бурая, а зеленая. Но - наша, родная. Более того, по слухам - такого в справочниках не писали, - социалистическая родина выращивала этих лягух на тайных фермах и продавала во Францию за валюту.

Потом я несколько раз слышал рассказы о том, как ели лягушек. А в голодном девяносто первом году прочитал «Роковые яйца» Булгакова, где профессор Персиков с тоской вспоминал издохшую суринамскую пипу. У меня возникло ощущение, что лягушка умерла вовсе не от бескормицы: оголодавший профессор ту пипу съел, потому и мучился.

Догадка была неприятной, особенно если учесть, что Булгакова я читал в очереди за гуманитарной помощью. Жена ходила с пузом, ждали дочку, и нам «было положено». Разумеется, положенного мы бы ни в жизнь не получили, но ушлая теща как-то исхитрилась, выбила льготу. У меня была бумажка. По ней я получал «на жену» говядину - кажется, испанскую: пиленые ломти цвета застарелого пролежня, сизо-багровые. Чтобы их получить, нужно было выстоять часа полтора-два. Очередь навылет тянулась сквозь мертвый магазин с пустыми полками-гробиками, без продавцов, и каждый в этой очереди был готов убить другого. Стояли мамы с колясками, стояли бабки, державшие на руках прибитых, молчаливых детей. На мужиков косились, ненавидя их особенно и специально. За то, наверное, что не сумели навести порядок в стране и теперь стоят за подачкой.

Я ежился под этими взглядами, но не уходил - нам нужно было мясо. Перелистывал журнал с Булгаковым и думал: а что, если бы давали не говядину, а мясо суринамской пипы? И приходил к выводу: люди стояли бы так же, только еще больше лютели друг на друга. Ибо соседа по очереди ненавидят не только по шкурным причинам - может не хватить, - но и как свидетеля собственного унижения.

И вот тогда-то до меня вдруг дошло, откуда у французов лягушки и улитки. Дошло очень конкретно, всерьез. Краткий экскурс в историю подтвердил догадку.

Изначально лягушки не были деликатесным блюдом, равно как и пресловутые улитки эскарго. Это пища беднейших крестьян, которые жрали пакость с обыкновенной голодухи. А так как голод в средневековой Франции случался периодически - плохо жили пейзане, ой, плохо, - лягушек жрать привыкли.

Важно, однако, что французы сделали дальше. Вместо того чтобы прятать сей факт под спуд - лягушек ели, ужас какой! - они внесли это блюдо в национальный кулинарный пантеон. Внесли торжественно, довели до ума усилиями лучших кулинаров, превратили в предмет гордости. «Когда б вы знали, из какого сора», короче. Умно, дальновидно. Нам бы так.

Да, о дегустации. Я впервые попробовал лягушачьи лапки в девяносто девятом, что ли, году, в московской ресторации «16 тонн». Лапки были густо политы чесночным соусом, который забивает вкус, оставляя едоку «ощущение консистенции».

То, что я съел, напоминало курицу, кормленную рыбой. Ничего особенного, кушать можно.

1993. Эскарго

Про улиток я узнал тогда же, когда и про лапки. И опять же не вдохновился.

Но вот обстоятельства их опробования запомнил очень хорошо.

В девяносто третьем году была жаркая осень - в политическом смысле. В климатическом зима выдалась не лютой, но я сильно мерз, так как постоянно ходил голодным. У нас уже родилась вторая дочка, у меня не было нормальной работы, у жены работы никакой, у моих родителей тоже. Имелась бабушкина пенсия и какие-то мои занятия разной степени успешности. Достаток основывался на перепродаже - противной, нудной, иногда опасной. Но это была не работа, а «так».