Петербург (октябрь 2007)

50 лет назад двенадцать случайных граждан США ненастным летним днем вынесли вердикт «невиновен». Судили пуэрториканского гопника, чьего папашу-алкоголика нашли с выкидухой в груди. Дело было ясное, но за полтора часа препирательств оказалось (стало) темным. Свидетельница - близорукой. Нож, купленный подсудимым днем раньше в посудной лавке и опознанный торговцем, - одним из тысячи одинаковых ножей, проданных в этой лавке за неделю. Оправдывая подсудимого (и освобождая его таким образом от любых преследований по данному вопросу), присяжные не удостоверяли его непричастность к убийству. Они лишь расписывались в том, что обвинение не представило достаточных доказательств вины. Отца мог убить подросток, а мог кто угодно другой. Сомнения американская юриспруденция жестко толкует в пользу обвиняемого. Удар молотка. Невиновен. Дело закрыто.

Они расходились по сырым ступеням дворца юстиции - порознь и вместе, породненные исполненной миссией Правосудия. Подавив в себе фобии и поднявшись над индивидуальной предвзятостью, они свершили нелегкий труд народных представителей. На ступенях с тисненым мечом и весами становилось ясно, почему Америка - по крайней мере в отношении собственных граждан - является самым прогрессивным строем Земли и почему у них юстиция и справедливость обозначены одним и тем же словом.

Фильм Сиднея Люмета был автопортретом взрослой нации, которая, прежде чем заниматься такой мелочью, как судьба человека, пришла к общенародному консенсусу по фундаментальным вопросам бытия: мыть ли руки перед едой? воровать ли столовое серебро в гостях? переходить ли улицу на красный? платить ли за проезд в автобусе? менять ли президентов раз в четыре года? слушаться ли Бога во всем или только выборочно? По каждому из этих вопросов жюри, выбранное наугад из числа налогоплательщиков, имело единое, прочное и недискутируемое мнение.

Никита Михалков собрал в одном помещении 12 половозрелых граждан, имеющих серьезные разногласия по каждому из перечисленных пунктов. Два с половиной часа эта злая дюжина обсуждала не доказательную базу обвинения и даже не виновность этнически нечистого юноши, а ключевой вопрос, следует ли всех чеченцев ставить под пулемет сходу или слегка погодить. За правильное, гуманистическое согласие по этой животрепещущей проблеме режиссер получил венецианского «Льва». Специальный такой Лев за вклад в человекообразие.

Уникальность Михалкова в том, что все недостатки его картины (в первую очередь - недостаток вкуса) волшебным образом работают на единую концепцию национального автопортрета. Взяв на себя ярмо с гремушками, вериги и крест-кладенец выразителя национальной ментальности, он чудесным образом оберегся от обвинений в натуге, сусальности, нарциссическом любовании собственным европеизмом и собственным неандертальством, густо перемешанными в веках. Я русский, это многое объясняет. Отвали, селянка.

Неумышленный подтекст читается уже в месте действия. Жюри из-за ремонта нарсуда сходится в школьном спортзале, где то и дело отключают электричество и приходится свечки жечь. Еще раз и по-русски: 12 разной степени развития первобытных людей собираются у открытого огня играть в цивилизацию. Только так можно квалифицировать суд присяжных в стране, где общественность бьется за смертную казнь с отнюдь не травоядной юстицией, а в сладких снах видит высшей мерой публичное четвертование.

У Люмета подсудимый (как, впрочем, и потерпевший) были пуэрториканцами. Таким образом, подразумевалось предельное, с оттенком брезгливости, равнодушие белых протестантов 1957-го года к судьбе обвиняемого: слушали, постановили, разошлись. Это же равнодушие при детальном рассмотрении стало залогом объективности. Судили не чурку, «от которых все зло». Судили не представителя ущемленных нацменьшинств, перед которыми все в долгу. Судили американского гражданина нетитульного происхождения, обвиняемого по подрасстрельной статье. Каждый из искренне голосующих и при этом искренне верующих людей летним днем 57-го года решал, жить человеку или не жить.

Что Михалков в видах на евроовации сделает подсудимого чеченцем - это было к бабке не ходи. От искомого равнодушия не оставалось и следа. Половина русских готова сунуть любого чеченца в газовую камеру именно за упомянутое «нетитульное происхождение». Образованная осьмушка русских за то же самое готова любого чеченца носить на руках. Будь парень таджиком - сразу возник бы подспудный интерес: и подозрительность к неруси, и неудобняк являть свой расизм вслух, и подразумеваемое высокомерие, и торопливость занятых людей, принужденных решать исход копеечной свары в этническом квартале. Чеченская принадлежность отворила канализационные шлюзы. Там, где у Люмета из гниловатых присяжных соратники выдавливали наружу расистскую откровенность - у Михалкова ее приходилось сгонять в сток дворницкой лопатой.