Шувалов отправился во дворец один и объяснил императрице, что стихотворец не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся ему внезапной и тяжкой болезни. Екатерина выразила сожаление и поручила Шувалову передать от ее имени Кострову тысячу рублей.
Недели через две Костров явился к Шувалову.
— Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, — сказал ему с укоризною Шувалов, — что ты променял дворец на кабак?
— Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, — отвечал Костров, — право, не променяете его ни на какой дворец!
Зимою Павел I выехал из дворца, на санках прокатиться. Дорогой он заметил офицера, который был настолько навеселе, что шел, покачиваясь. Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
— Вы, господин офицер, пьяны, — грозно сказал государь, — становитесь на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни жив ни мертв от страха. У него и хмель пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего, протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву кучеру:
— Остановись!
Павел с удивлением оглянулся назад. Кучер остановил лошадь. Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и, вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и встал опять на запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
— Господин офицер, — спросил он, — какой ваш чин?
— Штабс-капитан, государь.
— Неправда, сударь, капитан.
— Капитан, Ваше Величество, — отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
— Господин офицер, какой ваш чин?
— Капитан, Ваше Величество.
— А нет, неправда, майор.
— Майор, Ваше Величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
— Господин офицер, какой у вас чин?
— Майор, государь, — было ответом.
— А вот, неправда, сударь, подполковник.
— Подполковник, Ваше Величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер, самым вежливым образом, говорит государю:
— Ваше Величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет прокатиться еще несколько улиц?
— Что, господин подполковник? — сказал государь, — вы хотите быть полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого чина…
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих — по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.
Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил:
— Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
— Три, Ваше Императорское Величество.
— А позвольте узнать, господин майор, какие?
— Курица плашмя, курица ребром и курица боком, — отвечал Кульнев.
При Павле I какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его исключил за смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а выздоровел. Полковник упросил его на год или на два уехать в свои деревни, надеясь сыскать случай поправить дело.
Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой мертвец увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу.
Павел написал своей рукой на его просьбе: «Так как об г. офицере состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать».
Во время своих ежедневных прогулок по Петербургу император Павел встретил офицера, за которым солдат нес шпагу и шубу. Государь остановил их и спросил солдата:
— Чью ты несешь шпагу и шубу?
— Моего начальника, прапорщика NN, — ответил солдат, указывая на офицера.
— Прапорщика? — сказал государь с изумлением. — Так поэтому ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые будут для него полегче и поспокойнее.
Таким образом, этими словами государь разом пожаловал солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты.
Пример этого произвел сильное впечатление в войсках, и офицеры начали строго держаться формы. Через несколько недель государь смиловался над несчастным прапорщиком и возвратил ему чин.
При одном докладе М. Брискорна император сказал решительно:
— Хочу, чтобы было так!
— Нельзя, государь.
— Как нельзя? Мне нельзя?
— Сперва перемените закон, а потом делайте, как угодно.
— Ты прав, братец, — ответил император, успокоившись.