Петербург. Тени прошлого

Но этот симпатичный уют, на вид и на ощупь как бы уравнивающий всех со всеми, не мог скрыть разницу в политической и культурной значимости разных видов деятельности. К концу 2000-х Санкт-Петербург стал городом, где большинство было занято на госслужбе – почти как в 1840-е. Мечты 1990-х о подобии вольного ганзейского города сменились реальностью, больше напоминавшей немецкое курфюршество с ограниченными, упрямыми и ленивыми чиновниками, как в повести Й. Эйхендорфа «Из жизни одного бездельника». Посмотрим, изменит ли петербургский статус-кво переезд в город Верховного суда и компании «Газпром», как двух ведущих национальных институций. Ведь именно предполагаемая необходимость обеспечить вновь прибывших сотрудников этих организаций подходящим ландшафтом и удобствами послужила причиной для строительства Охта-центра (ныне – Лахта-центр. – К. К., 2021). Сумеет ли приток московских бюрократов, представителей более динамичной рабочей культуры, изменить и мелкие детали трудовой жизни? Отвечая на юмористический опрос на тему «Какие испанские традиции Вам хотелось бы видеть в России?», проведенный информационным агентством «Росбалт» во время официального «Года Испании» в 2011 году, значительное большинство респондентов высказалось в пользу сиесты[805]. Подействует ли инъекция московской энергии и амбиций, или их придавит пресловутым низким атмосферным давлением и изматывающими ветрами невской дельты, бесконечными осенними ночами и поздними зимними рассветами?

Глава 5 Елисеевский и Апрашка

Чересчур похож на гнома

Старичок из гастронома.
Тащит сетку, та полна.
Что там в сетке? Ветчина?

И. Бродский

Аскетизм, присущий ленинградской интеллигенции, особенно сказывался в отношении к хождению по магазинам. В ходе дискуссий о будущем Невского проспекта в середине 1960-х даже высказывались мысли о полной ликвидации магазинов с тем, чтобы превратить улицу в культурный заповедник[806]. В повести «Сенная площадь» (1977) Н. Катерли обращается к классическим традициям петербургской прозы – это выражается не только в том, что писательница подчеркивает обманчивую суть города с его «треугольником Барсукова», где на участке вокруг дома Раскольникова необъяснимым образом исчезают люди и предметы, но и в том, что поход в магазин в нем представлен как опускание на дно, полная деградация:

Марья Сидоровна Тютина по обыкновению встала в восемь, позавтракала геркулесовой кашей, вымыла посуду за собой и мужем и отправилась в угловой «низок», где накануне определенно обещали с утра давать тресковое филе.

Марья Сидоровна заранее чек выбивать не стала, а заняла очередь, чтобы сперва взвесить. Отстояв полдня, уж полчаса всяко, она оказалась наконец, у прилавка, и тут эта ей сказала, что без чеков не отпускаем. Марья Сидоровна убедительно просила все же взвесить полкило для больного, потому что она здесь с утра занимала, а к кассе полно народу, но продавщица даже не стала разговаривать, взяла чек у мужчины и повернулась задом. Из очереди на Марью Сидоровну закричали, чтоб не задерживала – всем на работу, и тогда она пошла к кассе, сказала, что ей только доплатить и выбила семьдесят копеек. Но к прилавку ее, несмотря на чек, не пропустили, потому что ее очередь уже прошла, а филе идет к концу [Катерли 1992: 17].

В мучениях Марьи Сидоровны, жертвы системы, которая требовала от покупателей отстаивать в очереди по несколько раз (сначала чтобы заплатить, потом чтобы получить товар, и, возможно, еще раз, чтобы исправить ошибку в чеке), нет ничего специфически ленинградского. Стояние в бесконечных очередях было в Советском Союзе неизбежным злом, ведь магазины самообслуживания были наперечет[807]. В условиях дефицита продавцы играли решающую роль, следя за тем, чтобы товары отпускались по норме на одного покупателя (как это называлось тогда, «в одни руки»).