Петербург. Тени прошлого

Как и кафе, бары бывали разных типов. В рюмочной спиртное продавали стаканами, в пивном баре или пивном ларьке пиво наливали из бочонка, а под «разливом» или «разливухой» подразумевался винный бар. В последнем случае неблагозвучность названия не должна создавать ложного впечатления. Подобные заведения были чуть приличнее рюмочных и пивных; в них сложился собственный этикет, правда в основном он касался покупки очередного «раунда» на всю компанию и стратегий одалживания средств на очередную порцию. Вино продавалось в розлив наряду с коньяком и шампанским (и даже коктейлями из шампанского, с добавлением местной минеральной воды, а также вина и крепких напитков для более взыскательных посетителей)[1249]. Но определяющим здесь, конечно, было не качество вина. В «разливухах» было темно и душно – совсем как в викторианских тавернах на торговых улицах окраинного Лондона, не хватало только завитушек лепнины, красного плюша и зеркал с гравировкой. Подаваемая жидкость, известная как «гниль» или «гнилое», не подразумевала тонкой палитры вкусов («Нюхать нельзя категорически – блевануть можно», – предостерегал завсегдатай) [Алексеев 2006][1250].

7.3. Пивной бар «Жигули», 1979. Фотограф неизвестен. ЦГАКФФД СПб. Чеканки на стене – дань моде того времени

Потягивать напиток тоже было не принято, и никто прозрачно не напоминал о «комендантском часе», т. е. времени суток, когда спиртное не продавалось. Если спиртного в меню не было (как во многих кафе), жаждущие приносили свое, перефразируя известную максиму о работе и зарплат при социализме: «Мы делаем вид, что не пьем, а они делают вид, что нас не видят»[1251]. Ленинградцы пили, когда им хотелось, – с раннего утра до позднего вечера и всю ночь, если возникала такая потребность. Как писал Глеб Горбовский:

Пили водку, пили смеси,
пили, чтоб увидеть дно,
голой жопой терся месяц
о немытое окно[1252]

.

Будучи пьян, Горбовский мог шокировать даже друзей – представителей авангардной культуры: однажды он пригрозил помочиться на пассажиров троллейбуса, которые его чем-то задели [Там же: 426][1253]. Пьянство порой оправдывало и социальную критику, которую трезвому могли не простить (показательна в этом смысле история О. Берггольц: в послевоенные годы она славилась тем, что в пьяном виде могла высказываться крайне смело)[1254]. Но и многие менее известные личности пили, что называется, в промышленных масштабах. Выпивать обычно начинали лет в пятнадцать-шестнадцать, а то и раньше: ведь запрет на продажу алкоголя лицам до определенного возраста, введенный в конце 1950-х, редко соблюдался[1255]. К моменту поступления в вуз выпивка уже была в порядке вещей. Н. Алексеев пишет об этом в рассказе «Питерские хроники»:

Вообще, нужно сказать, что пьянство в 60-е – 70-е годы прошлого века было своеобразным стилем жизни. Примерно тем же самым, что пирушки и дуэлянтство Пушкина и его друзей-гусар. Если ты учился на филфаке или юрфаке и не пил, на тебя смотрели как на прокаженного. Единственным извинением мог быть большой спорт. Но университет же не Лесгафта. Поэтому пили все. Прийти пьяному на лекцию было совершенно недопустимо, но отсидеть одно занятие, мучась тяжелым похмельем, а потом пойти на Андреевский рынок, где тогда еще разливали пиво из дубовых бочек и продавали бутерброды с селедочной икрой за три копейки, было в порядке вещей [Алексеев 2006].

Крепкие напитки предназначались для серьезных попоек, и к ним обычно приступали ближе к вечеру, хотя бывали и исключения[1256]. Пиво было причислено к алкогольным напиткам только в 2012 году, а обычно оно считалось повседневным средством опохмела: выпитая кружка была способна изменить настроение с мрачного на веселое (если только пиво не заканчивалось, что было частой мелкой пакостью)[1257]. Даже ленинградские голуби редко бывали трезвыми: они сновали в пивных барах, дожидаясь, пока посетители сдуют пену с только что налитой кружки[1258].