Петербург в 1903-1910 годах

В один прекрасный день призывает его к себе директор корпуса и смущенно предлагает ему оставить службу. Что такое? Почему? Оказывается, из Ревеля пришла бумага от Меллера-Закомельского[224] с требованием уволить Гоппе… Между тем, никаких осязательных доказательств вин его нет совершенно.

На днях с ним же вышел курьез. Поехал он по делам в Ревель, был там на охоте, убил пару зайцев и, уложив их в ящик с другою провизией, послал семье в Царское.

В Царском этот ящик забрали жандармы и вскрыли с большими предосторожностями; провизия была тщательно исследована, из зайцев повытаскали даже елки, которыми они были набиты, и шарили во внутренностях.

Вернувшись, Гоппе поехал на вокзал и стал спрашивать, на каком основании вскрывали его ящик; жандармский унтер галантно пояснил, что основания эти — усиленная охрана; в конце концов, счел нужным показать телеграмму от жандармского полковника из Ревеля, извещавшую об отсылке в Царское подозрительного ящика.

— Вам же лучше, что вскрыли ящик! — закончил жандарм: — теперь ответим, что в нем ничего не оказалось!

Спорить насчет того, что лучше, не приходилось, и Гоппе убрался подобру-поздорову.

Подтвердил и он слухи о болезни молодой государыни; в Царском рассказывают о припадке, случившемся с нею на днях из-за посыпанных красным песком дорожек. — «Кровь, кровь! Опять кровь!» — будто бы кричала она вне себя.

14 февраля. Наша Финляндская жел<езная>. дор.<ога> стала притчей во языцех. Кажется, все внимание синих мундиров направлено на Белоостров; часто езжу по ней и каждый раз приходится быть свидетелем то какого-нибудь ареста, то шествий пассажиров для обыска.

Вокзал в Белоострове. Фотография П. Радецкого (1900-e гг.)

Не могу видеть самодовольной физиономии жандармского офицера с выкаченными черными сливами — вместо глаз. Этот господин меряет ими всех гуляющих по перрону с такой вызывающей наглостью, что невольно сжимаешь кулаки.

Между прочим, столкновению с ним подвергся и один из знакомых моих — М. Г. Деммени[225]. Это уже порядочно пожилой, рассеянный и близорукий человек. На днях он женился и поехал с молодою женою на Иматру.

Возвращаясь оттуда, в Белоострове вышел выпить пива и с удивлением видит, что вокзала нет; — впереди тянутся рельсовые пути: он не знал, что обратный поезд подходит к вокзалу с другой стороны.

Не успел он сделать несколько шагов, — к нему летит жандарм.

— Пожалуйте в управление!

— Зачем?

Надо заметить, что этот Деммени по убеждениям черносотенник и отнюдь, ни каким боком к политике не прикасается. Кроме приличного места в Министерстве финансов, он занимает еще частное, у великого князя, по нумизматической части.

Приходит в сопровождении унтера на перрон. На него налетает вышеописанный жандармский офицер.

— Вы куда это изволили направляться?

— В буфет.

— По ту сторону полотна?

— Я ошибся, сошел не на ту сторону.

— Ах, ошиблись! Вас надо обыскать-с. Что у вас в карманах?

Деммени с раздражением начинает опоражнивать карманы; жандарм следит за ним.

— Теперь что же, раздеваться прикажете? — язвительно спрашивает Деммени.

Жандарм вспыхнул, т. к. дело происходило при публике и нижних чинах.

— Вы что это, издеваться осмеливаетесь? — начал он орать, наступая на Деммени. — Забываетесь? Я вам покажу!., и т. д. Марш, тащите его, раздеть и осмотреть, как следует!

Деммени повели в жандармскую комнату, раздеться он отказался; тогда с него сняли пиджак, брюки, ботинки и все это тщательно обшарили. Кроме коробки финских спичек, ровно ничего подозрительного при нем не оказалось.

Оскорбленный грубым обращением, Деммени потребовал составления протокола, но офицер куда-то исчез, приказав его отпустить. Окружающие — не жандармы, советовали ему не заводить историю, т. к. по общему убеждению их мог пострадать только он, Деммени. Такие примеры были десятками у всех на глазах.

По возвращении в СПб. Деммени через знакомых довел все до сведения шефа жандармов. Чем все окончится — неизвестно.

В каждом вагоне Финляндской жел. дор. сидит теперь по шпику; кондуктора знают их и указывают некоторым пассажирам, которые известны им в лицо.

На этих же днях возвращались с Иматры Е. В. Сивере и А. П. Бодиско: они довольно громко беседовали; кондуктор финн, проходя мимо них, нагнулся как бы за билетами и тихо предупредил, чтобы были осторожнее, т. к у вагонов теперь есть уши.

19 февраля. Завтракал у Пивато с 1 ч. дня до шести вечера.

В этот день именины Л. А. Велихова[226] и он пригласил меня и небольшой кружок его друзей, «прогрессистов», как он выразился в письме мне. Цель завтрака была познакомить и сблизить нас между собой.

Дело в том, что Лев Александрович задумал издавать газету и наметил состав будущей редакции, которую и пригласил на свой именинный завтрак.

Были А. М. Колюбакин, член Государственной Думы, приговоренный к тюрьме по желанию свыше; С. Маковский[227] — молодой лет 33–34 поэт и критик, художник Рерих, молодой Сабуров, братья Красовские и целый ряд, около двадцати, все более или менее интересных лиц.