Петербург в 1903-1910 годах

Сведения об этом, помимо писем, проникли к нам через иностранные газеты.

Ввиду «свободы» печати, петербургские газеты с большой осторожностью напечатали выдержки об этой истории из иностранных официозов. Тем не менее, градоначальник оштрафовал все газеты за распространение «ложных сведений». Через два дня, к большому конфузу скоропалительного генерала, штраф пришлось сложить…

20 января. Лопухин арестован за то, что способствовал выяснению революционерами провокационной деятельности Азефа.

Газеты сегодня полны статьями об этой истории. Интереснее всего, что Азеф, выдав по тому или другому случаю своих сотрудников, устраивал партийные суды, на которых выносились смертные приговоры, как предателям, тем из партийных деятелей, которых он хотел устранить.

Есть версия, что Лопухин замешан и в темную историю, о которой в свое время глухо поговаривали в городе. Говорят, будто готовился дворцовый переворот в пользу Михаила и что Лопухин участвовал в заговоре и был сторонником последнего. Ерунда не из последних. Рассказов теперь не обобраться.

2 февраля. Носков ушел из редакционного комитета «Образования». Накануне ухода и я с Тумимом[248].

5 февраля. Предстоит выступить на суде чести между Карышевым и Носковым в качестве свидетеля. Всех дел первого перечислять не стану, отмечу только некоторые, особенно возмутившие нас.

Такса за лист научных статей в «Образовании» установлена в 80 руб. В наследство от Василевского к Карышеву перешли две рукописи профессора Локтя[249], бывшего члена 1-ой Госуд. Думы; человек этот в настоящее время бедствует, так как лишен места и живет в Москве.

Тотомианц посоветовал Карышеву рассчитать Локтя по 40 р. за лист, утверждая, что он будет доволен и этим.

Карышев, разумеется, с радостью ухватился за такую «экономическую» идею и послал Локтю гонорар по сорокарублевой расценке.

Возмутились мы страшно.

С «Образованием» носится до противного: хвастается буквально каждому, впервые пришедшему, человеку выпущенными №№ и уверяет, что никогда и нигде еще не выходило таких замечательных, так великолепно составленных книг.

— Особенно хороша беллетристика; она в твердых, надежных руках! — добавляет он всегда, многозначительно подмигивая, и особенно напирая на последнюю половину фразы.

Беллетристикой заведует он сам. Надо отдать справедливость, и беллетристика в журнале из рук вон плоха, да и все остальное под пару, т. к., несмотря на «конституцию», он вмешивается во все отделы и уродует их по своему усмотрению. Работать при таких условиях, разумеется, нельзя.

Но какое количество подлецов на свете! Целые толпы их являются по приемным дням в редакцию и курят фимиам Карышеву за его «дивные книжки», уверяют в любви (?!), просят руководства и т. д.

14 февраля. Получил очень меня удивившее письмо от Д. Карышева с просьбой пожаловать на общее собрание сотрудников в понедельник, 16 февраля.

15 февраля. Видел Н. Д. Носкова и Е. И. Игнатьева.

Последний в большом фаворе у Карышева, часто заходит к нему и рассказал великую новость: Тотомианц ушел из «Образования»[250].

Чудо настолько большое, что решил побывать у Карышева.

Встретил он меня чуть не с объятиями, — знак плохой. Оказалось, что за время моего непосещения редакции накопилось множество событий и все до некоторой степени были предсказаны ему мною и Носковым.

Еще на самом первом редакционном собрании я поднял вопрос — на каком основании, без ведома всех членов редакции, в список сотрудников попало несколько новых лиц. Пригласил их, как выяснилось, Тотомианц; Карышев извинился и сказал, что спешный выпуск первой книжки не позволил им посоветоваться с нами и что впредь этого не будет.

По выходе второй книжки, список сотрудников опять увеличился; на ее обложке очутились уже совсем нежелательные имена. Опять это оказалось делом рук Тотомианца и попустительством Карышева. Общих собраний у нас более не было, одиночные мои протесты ни к чему не вели, а Тотомианц все нагонял и нагонял в журнал своих людей.

— Смотрите! — предупреждал я Карышева, — вас заполонят эсдеки и скоро вы очутитесь в плену у них. Тотомианц их застрельщик и ведет свою линию неуклонно!

Одновременно с этим Тотомианц начал поход и против всех нас, не принадлежавших к его партии, членов редакции.

Носков не выдержал этой марки и ушел, я тоже совершенно отстранился от журнала. Тотомианц мог бы торжествовать.

И вдруг к Карышеву является литературный «некто в сером» — Бонч-Бруевич и заявляет ему, что он не может работать в «Образовании», т. к. в списке сотрудников его значится Изгоев[251].

Затем приходят Финн-Енотаевский, тот же Бонч, Клейнборт[252] и еще кто-то из столь же знаменитых особ и заявляют, что они явились с «требованием в качестве уполномоченных от партии эс-деков об удалении из состава редакции… — Тотомианца, как изменника партии, и всех остальных не эс-деков».