Петербургская повесть

Надо же было с таким бесстыдством отрицать очевидное, встречающееся на каждом шагу, всем ведомое, против чего даже царь не стал возражать. А Гоголь — чистая душа — верил, таил надежду, что чиновные мужи, поставленные управлять государством, уж они-то в первую очередь, посмотрев «Ревизора», спохватятся, озаботятся, незамедлительно примут надлежащие меры. Ан, не тут-то было… «Грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель. Все против него, и нет никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него. „Он зажигатель! Он бунтовщик!“ И кто же говорит? Это говорят люди государственные, люди выслужившиеся, опытные, люди, которые должны бы иметь на сколько-нибудь ума, чтоб понять дело в настоящем виде… Рассмотри положение бедного автора, любящего между тем сильно свое отечество и своих же соотечественников, и скажи ему, что есть небольшой круг, понимающий его, глядящий на него другими глазами, утешит ли это его?» — вопрошал Гоголь Погодина.

По ночам его мучили кошмары. Гнусные свиные рыла окружали плотным кольцом, теснили в угол, хрипели с подвизгом: «Поджигатель… Ничего святого… Глупая фарса… Нет такого города…» Маленькие злые свинячьи глазки горели красным огнем…

Решение уехать за границу пришло внезапно, как после неудачи с «Ганцем Кюхельгартеном». И, как только решил, — взбодрился несколько, приказал себе выкинуть из головы «Ревизора», думать только об отъезде.

Погодин и Щепкин звали его в Москву. Пушкин писал из Москвы жене: «Пошли ты за Гоголем и прочти ему следующее: видел я актера Щепкина, который ради Христа просит его приехать в Москву прочесть Ревизора. Без него актерам не спеться. Он говорит, комедия будет карикатурна и грязна(к чему Москва всегда имела поползновение). С моей стороны я то же ему советую: не надобно, чтобы Ревизор упал в Москве, где Гоголя более любят, нежели в Петербурге».

Но Гоголь уже принял решение и не стал его менять. В Москву он не поедет. Пусть делают с «Ревизором» что вздумается. Да что он в конце концов — каторжник, прикованный к галере?!

Он и от друзей скрывал всю горечь обиды, всю силу потрясения. Говорил, что едет за границу отдохнуть, поразвлечься, поправить свое здоровье и в тишине, уединении обдумать хорошенько будущие труды. Только через год, в письме к Погодину, у него вырвется признание:

«О, когда я вспомню наших судий, меценатов, ученых умников, благородное наше аристократство… Сердце мое содрогается при одной мысли. Должны быть сильные причины, когда они меня заставили решиться на то, на что я бы не хотел решиться. Или ты думаешь, мне ничего, что мои друзья, что вы отделены от меня горами? Или я не люблю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли?»

Его заставили уехать. Он вынужден был уехать. Не мог больше. Задыхался.

После раздачи неотложных долгов из денег, полученных за «Ревизора», второе издание «Вечеров», статьи и повести в «Современнике», у Гоголя осталось две тысячи рублей, с которыми надеялся продержаться до октября. А там Смирдин обещал еще тысячу. Дальше. Слишком далеко предпочитал он не заглядывать.

А. С. Данилевский. Фотография. Середина XIX в.

Ехать договорился вместе с Данилевским. Якима и Матрену отправил в Васильевку. Свою библиотеку перевез к Прокоповичу. Распрощался с сестрами, наказав им не скучать.

Шестого июня Гоголь сел на пароход и поплыл в Гамбург. Лето располагал провести на водах в Баден-Бадене, август на Рейне, осень в Швейцарии, зиму в Риме или в Неаполе.

Провожал его Вяземский. Снабдил рекомендательными письмами, обнял, расцеловал.

В чемодане путешественника лежали начатые «Мертвые души».

Марта двадцать пятого числа случилось в Петербурге необыкновенное происшествие — цирюльник Иван Яковлевич, получив от своей супруги свежевыпеченный хлеб, обнаружил в нем… нос.

В то же самое утро майор Ковалев, проснувшись в своей квартире на Садовой улице, приказал подать небольшое зеркало, чтобы рассмотреть вскочивший намедни прыщик, и увидел, что у него… исчез нос.

Как и следовало ожидать, обстоятельство это весьма обеспокоило майора Ковалева, ибо человеку его звания иметь между щек гладкое место было до крайности неприлично по целому ряду наиважнейших причин.

Нос… Да разве можно без носа?! И кому? — Майору Ковалеву!

Нимало не мешкая, злополучный майор принял все меры для разыскания досадной пропажи. Обратился и в полицию. И вездесущая полиция, в лице квартального надзирателя благородной наружности, сумела-таки перехватить и вернуть Ковалеву задержанного беглеца. Для водворения на место.