Петербургские апокрифы

Косясь из-за туч, выглянуло солнце.

Миша улыбался, и в голосе против воли вертелась фраза, которую он скажет, когда войдет:

— Милая, прости, что я заставил тебя ждать. Я так торопился.

VIII

Отослав письмо с посыльным, Юлия Михайловна долго ходила по длинному, с холодной роскошью убранному номеру.

Она приказала принести себе кофе, открыть чемодан, но, отпустив горничную, она забыла умыться и не дотронулась до стынущего в серебряном кофейнике кофе.

Вчера, сама не веря тем угрозам, которые произносила, она сказала:

— Сегодня же вечером я уеду в Петербург.

Ксенофонт Алексеевич вдруг стих, долго молчал, закрыв глаза руками, и потом, без злобы, без гнева, тихо ответил:

— Да, поезжай. Это будет последняя ставка. Ты увидишь сама…

И с той минуты, будто повинуясь чужой воле, она уже не мучилась, не колебалась, не страшилась. Она не раздумывала и даже ничего не желала, она шла к неизбежному.

Когда через час посыльный вернулся без записки и с равнодушной точностью передал Мишины слова: «Не знаю, когда заеду, очень занят» — Юлия Михайловна не оскорбилась, не огорчилась, спокойно позвонила официанту, потребовала чернил и перо и, сев к столу, будто под чью-то диктовку, не раздумывая, написала:

«Ты прав. Все погибло».

Запечатала конверт, надписала адрес и, вдруг почувствовав страшную, смертельную усталость, тщательно вымылась, одним глотком выпила холодный кофе и легла на мягкую, высокую постель.

Закинув руки за голову, Юлия Михайловна долго рассматривала лепной потолок с улыбающимися амурами, потом устало закрыла глаза. Ласково закачался, будто убаюкивая, пружинный матрац, и вдруг, как видение, как сон, далекие возникли воспоминания.

Жаркое июньское утро.

Жгучее пробивается солнце сквозь белые, колеблемые ветерком занавеси.

Только проснулась Юленька Филоменова, еще не стряхнула сонного забытья, а уж радостной тревогой забилось ее сердце: «Ведь сегодня, сегодня решится все» — так сказал Георгий Петрович.

Быстро вскакивает Юленька с постели, быстро надевает белое батистовое с голубенькими цветочками платье, в тугие косы заплетает черные волосы, и когда торопливо бежит вниз по темной лестнице, падает сладко сердце и дрожат ноги, а перед самой дверью на террасу, откуда доносятся веселые голоса, хочет остановиться, вернуться назад, так страшно делается, но не может уж удержаться, и, не помня ничего, с разбега вбегает Юленька на балкон и останавливается как вкопанная.

Не слышит она обращенного к ней маминого вопроса, не видит ничего, кроме ласково-улыбающихся, одних понимающих ее волнение, печальных, прозрачно-голубых глаз Георгия Петровича.

Георгий Петрович Авизов, студент-репетитор младшего брата Коли.

Но, нет, не студент он, носящий голубые и красные косоворотки, объясняющий Коле признаки деления и этимологию. Разве у студентов-репетиторов бывают такие нежные, алые губы, такие глаза, ласковые и нездешне-печальные; золотой нимб шелковых кудрей, такой голос, наполняющий непонятным волнением, такие белые тонкие руки. Нет, не студент-репетитор он, а рыцарь св. Грааля,^{32} призрак зовущий, и, послушная его зову, готова Юленька идти на смертный подвиг, на страшную гибель. Только бы позвал, и кажется ей, что зовут его глаза, его улыбка ласкающая, и сказал он вчера вечером, когда возвращались с прогулки:

— Завтра все решится…

— Да что на тебя, мать моя, столбняк нашел? — ворчливым басом говорит бабушка, а Константин Николаевич Агатов, петербургский гость Филоменовых, молодящийся вылощенный капитан генерального штаба с рыжими напомаженными усами и веселыми глазами, подсмеивается:

— Юлия Михайловна с господином Авизовым оккультными науками занимается, и это вредно отзывается на ее здоровье.

Георгий Петрович поднимается, зовет Колю заниматься и говорит Юленьке:

— А с вами, если угодно вам будет, в 3 часа мы дочитаем главу.

Душно и тихо в тенистой аллее у заросшего осокой пруда. Все будто туманом окутано и, как из тумана, доносится голос Георгия Петровича.

Юленька сидит на скамейке, а Георгий Петрович, отложив книгу, срывая тоненькие листочки с ветки березы, стоит перед ней и говорит.

Смотрят в сторону куда-то его глаза, будто видят что-то незримое, вздрагивает голос, сладко волнуя, все быстрее движутся тонкие руки.

Слушает Юленька и не слышит.

Говорит Авизов о прозрачных телах таинственной жизни, и кажется Юленьке, что сам он прозрачный и белые крылья вырастают за его плечами.

Когда замолкает Георгий Петрович, тихо, но без смущения говорит Юленька:

— Я люблю вас, Георгий Петрович; увезите меня. Я — ваша на всю жизнь.

Не удивляется Георгий Петрович, печальной ласковостью улыбается его лицо, и отвечает он:

— На всю жизнь!.. Страшные слова говорите вы, сестра моя дорогая. Радость и великий подвиг любовь, снесете ли его?

— Да, да, — шепчет Юленька и как подкошенная склоняется со скамейки на песок, протягивая к Георгию Петровичу руки.

Ласково поднимает Юленьку Георгий Петрович, что-то такое тихое говорит, привлекает к себе, касается ее лба холодными, нежными, как лепесток розы, губами, будто великую тайную печать кладет.