Петербургские апокрифы

— Итак, вы — мой Валентин. Я поручаю вам мою честь. Никогда никто на весь год не будет предпочтен, если вы пожелаете сопровождать меня на прогулке или в театр. Но больше, больше я ничего не могу обещать вам, мой маленький Валентин.

— Я ничего больше не требую, госпожа, — сказал я, опускаясь на колено и церемонно целуя протянутую мне руку.

Нагнувшись, она медленно коснулась моего лба холодными губами.

Вошедшая служанка приготовила туалет для утреннего выхода, и с ласковой улыбкой, кивнув головой, мисс Гринн отпустила меня, радостного и гордого.

Прекрасный Марк {116}

Посвящается М. Кузмину

Путешествуя, мы приехали во Флоренцию. Так как с самого утра дождь не переставал, то в запотевшие окна кареты я не могла разглядеть ничего, кроме расплывающихся в желтом тумане редких огней. После некоторого блуждания по темным улицам наша карета, наконец, остановилась. Мы вошли по каменной лестнице в дом и, пройдя по длинному коридору мимо спящего на стуле возле ночника слуги, нашли наши комнаты заранее приготовленными.

Был оставлен цыпленок в тарелке под салфеткой, и мы, не переодеваясь, поужинали за маленьким столиком с тонкими красными свечами в низких подсвечниках весело и нежно, как настоящие счастливые любовники, но все-таки разошлись потом по своим комнатам, где я, по крайней мере, не муча себя напрасными размышлениями, сейчас же и заснула под нежащую музыку дождя в мягкой и нагретой по здешнему обычаю перине.

Солнечное утро следующего дня не было встречено мною радостно.

В покинутой маркизом комнате я нашла только тощий шелковый кошелек, который не вместил бы более двадцати золотых, да он к тому же и не был наполнен до конца. Подобная развязка нашего путешествия не могла быть для меня неожиданной, но все-таки я рассчитывала на большую хотя бы учтивость. Так позорно брошенная в незнакомом городе, без денег, без друзей, никем не любимая, я горько проплакала до самого завтрака. Чтобы скрыть свои слезы перед слугой, я освежила лицо только мне известной примочкой, составленной из благовонных трав, и вышла в столовую. Очевидно, никто не подозревал происшедшего, так что я еще не была лишенной уважения слуг.

Успокоившись немного за едой, после долгих перелистываний, я нашла в своей записной книжке среди адресов сводней, рецептов для составления различных мазей, смеси духов и других необходимых сведений адрес Паоло Леони. Правда, я хорошо помнила предостережения дававшей мне это имя Альберты, но это был единственный, к которому могла бы обратиться всякая, попавшая в мое положение.

Лиловое платье и густая, спущенная на лицо вуаль придавали мне вид достаточно скромный и величественный, чтобы избегнуть всяких подозрений.

Солнце уже обсушило каменные плиты мостовой; было почти жарко, и только старик, переходивший площадь у собора, не хотел еще расстаться со своими мехами.

Из узкой улицы, далеко блестя хоругвями, выходила процессия, и я, вместе с другими пережидая ее, преклонила колена. За всеми хлопотами и заботами последних дней мне давно уже не приходилось так сладко молиться, как в этот солнечный день перед Мадонной, несомой шестью мальчиками в золотых стихарях, при торжественном звоне колоколов, с опустошенным сердцем, на пути к Паоло Леони.

Не без труда, не зная репутации Леони у соседей, боясь себя выдать лишними расспросами, я нашла, наконец, его розовый, с голубою калиткой, дом против часовни. Только после третьего стука молотком отодвинулось круглое, высокое окошечко над дверью, и седая голова старухи подозревающими глазами оглядела меня.

Сквозь темные сени проведенная, я очутилась в светлой маленькой комнате с окнами в сад, обставленной по стенам узкими ларями с мягкими подстилками. В комнате пахло какими-то травами, и Паоло Леони, чисто одетый, приветливый на вид, совершенно седой, но вместе с тем еще и не старый, встретил меня, не нарушая первый молчания вопросом, как будто зная, зачем я пришла. Смущенно и сбивчиво я рассказала ему все, как было.

— Вы брошены вашим любовником и ищете новой поддержки? — выговорил он голосом тихим, но раздельным, от которого сразу разговор наш стал деловым и бесстыдным.

Он пригласил меня в соседнюю, еще меньшую комнату, такую же светлую, почти наполовину занятую кроватью и кожаным креслом у окна. Одев на нос очки с круглыми стеклами, придающими ему еще более добродушный вид, Леони слушал меня, только изредка вставляя: «Да, синьора. Так, так!» — внимательно и благосклонно. Долго он рылся в синей толстой тетради, вынутой из резного ларца, отпираемого с целой мелодией большим ключом, носимым на шнурке у пояса. Заложив пальцем искомую страницу, но не смотря в нее, Леони сказал:

— Если б синьора была обыкновенной потаскушкой, я не стал бы и разговаривать с ней. Сводничество — не мое ремесло. Но есть дела, синьора, о, какие есть дела! Только захотеть. И по вашим глазам я сразу увидел, что мы сойдемся.

И он касался моей руки своей совершенно не старчески-мягкой и нежной ладонью.