Сейчас Сашка Майоров во фраке и бабочке играет в филармоническом оркестре на флейте-пикколо, ездит по зарубежным гастролям, рассказывает внукам, каким он был собранным и послушным ребенком, и вряд ли кто подумает, что в пятом классе он окатил дядьку в шляпе мутной водой из ведра; причем, с третьего этажа, отчего шляпу сорвало, как водопадом.
В скверике на скамейке, укрыв лицо полой пиджака, спал бомж. Представилось, как я расталкиваю его, покупаю пиво, заводим разговор, находим общим знакомых. Прошел мимо…
…И видел себя, худенького мальчишку, на катке меж заснеженных деревьев. И рядом каталась Ольга Цойер, с которой мы влипли в черно-белую бумагу фотографии: она с улыбкой присела в фигуре «пистолетик», я с серьезным лицом пытаюсь сделать «ласточку»…
На подоконнике второго этажа видел носатого Сашку Авидона с лупой в руках, и дощечка дымилась от наведенного солнечного лучика. Я даже запах дымящейся дощечки почувствовал. «Привет, Сашка!» И видел, как, стискивая до побеления пальцы, лезем с пацанами по пожарной лестнице, чтобы испытать свою смелость и позагорать на гремящей крыше шестиэтажного дома, с которой видны золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловки и лоснящиеся бока Исаакия… И все ленинградские крыши видны, и огромное майское небо с белыми курчавыми облаками, плывущими в сторону залива.
А потом ехал к себе на Васильевский, как больной или влюбленный.
Начали монтировать фильм.
Только увидев взъерошенного Ника Романецкого, который ходил со списком неотложных дел и давал девчонкам советы, как правильно гладить знамена, чтобы не спалить сиреневую шелковистую материю, вспомнил, что послезавтра — церемония «АБС-премии».
От Бориса Стругацкого:
Борису Стругацкому:
От Бориса Стругацкого:
Сдали фильм заказчику. Наскандалились с режиссером выше крыши — и фильм получился. О чем и сказал режиссеру. Она с улыбкой кивнула: «Спасибо!» Три части, хронометраж 39 минут. Берет за душу. Отдал сыновний долг.
Господь вознаградил меня. В кадрах кинохроники, посвященных прибытию первого поезда на разрушенный Финляндский вокзал 7 февраля 1943 года, я разглядел в толпе свою маму. Попросил монтажера остановить, отмотать назад, увеличить. Да, это была мама! Она улыбалась вместе со всеми, радостно кричала что-то! Я долго молчал, вглядываясь в знакомые по единственной фотографии тех лет черты. Режиссер, с которой мы до этого шипели друг на друга, видно, поняла, и замолчала. «Мама, — сказал я. — Моя мама!» У меня не было никаких сомнений. И потом дома, уже с диска, я смотрел на эти кадры в полторы секунды, и не мог насмотреться. На Финляндском вокзале — митинг. Бодрые военные в тугих полушубках и новеньких валенках, портупеи, радостные улыбки горожан, глухие аплодисменты варежками в морозном воздухе.