Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Катя захрустела огурцом и сказала, что она решила похудеть на шесть килограммов, чтобы назло Эрику «взвесить меньше, чем его жена». Поэтому есть она не будет. Огурцы не в счет — они способствуют похуданию.

Я сказал, что она не толстая. И вообще, тощая корова — еще не лань.

— Нет, я стала очень толстая. — Она огладила рукой бедро. — Здесь, в Швеции, очень важно иметь хорошую фигуру. Тем более я не шведка, а эстонка. Я должна быть особенно привлекательной…

— Чтобы выйти замуж?

— И для этого тоже.

Я вывалил тушенку на тарелку, сыпанул отварных овощей. Полил кетчупом.

— Давай еще выпьем! — попросила Катя.

Белый стакан сошелся в воздухе с коричнево-негритянским. Чокнулись. Выпили.

— Как я их всех ненавижу! — Катя неожиданно стукнула кулачком по столу. — Свиньи, курвы поганые… Они нас за людей не считают. Тупые, как не знаю кто… Телевизор сами подключить не могут, а строят из себя интеллектуалов… — Она по-мужски уперлась взглядом в стол, и ноздри ее гневно шевелились.

— Налей мне еще… Не бойся, я на такси доеду.

— Только тебе поддатой на такси и ездить…

— Здесь в любом виде на такси можно, — она усмехнулась, — ничего не случится. Это не у нас.

Катя налила себе полстакана водки и махом выпила. Я понял, что звонить однофамильцу мне придется одному. Вытащил из пакета справочник и нашел телефон Димитриуса. Катька, подбодренная присказкой о сомнительных достоинствах тощей коровы, уплетала тушенку.

Я набрал номер и ждал секунд тридцать. Никого. Набрал снова. Может, уехал на дачу или в гости. Или переехал…

Потом мы сидели за столом и разговаривали. Я курил, прихлебывал пепси, и дым плавно утекал в распахнутое окно. Катька бесилась, рассказывая о работе в магазине и своем хозяине Улле.

Улле требовал, чтобы она выполняла главнейшую заповедь торговли: покупатель — это бог! Дети роняют книги с полок — надо с улыбкой поднять их и не дергать родителей, которые в это время переговариваются за стеллажами. Какую бы глупость ни сделал покупатель, надо улыбаться. Надо быть вежливым, хоть ты тресни.

— А они вежливые! Зацепят задом книги и не поднимут. А воруют сколько? И я должна улыбаться?.. Я уже через месяц хотела уволиться, но Улле отвел меня в кафе, заказал ужин с вином и целый час толковал, что покупатель — это бог. А в конце шиканул — отвез на такси домой. Где он найдет такую дуру, чтобы знала русский и шведский и работала за копейки? Я домой приезжаю — все думают богачка, в Швеции живет. — Слегка окосев, Катька размахивала руками. — А денег только на квартиру и одежду хватает. Правда, Улле разрешает пить кофе за счет фирмы и печенье с джемом. Сейчас разрешил купить для тебя и гостей вино. Только ты не пьешь…

Потом Катька всплакнула, вспоминала одноклассников, говорила, что ей безумно жалко Советский Союз, свою мать, которая сейчас без работы, и отца, который начал спиваться, и своего жениха, которого бросила в Таллине. Какой дурак придумал, чтобы эстонский язык стал обязательным для всех? Это крошечный язык, во всем мире на нем говорит один миллион человек. Ее русский отец никогда не знал по-эстонски больше десяти слов, хотя прожил в Эстонии сорок лет. Его уволили. Работы на кораблях не стало. Раньше он плавал за границу — зачем ему за границей эстонский язык? С кем там по-эстонски разговаривать? Эстонская литература не была бы никому известна, если бы не переводы на русский.

— Какой дурак это придумал! Какой дурак? — горестно раскачивалась Катька. — Как хорошо мы жили — ездили, куда хотели. На каникулы в Молдавию, Ленинград, Тбилиси…

Заговорила об Улле.

— Однажды он напился в ресторане и кричал: «Я стану миллионером!». Настоящий маньяк! Купил себе с кредита спортивный «порш» — номер набекрень висит, ездить не умеет. А ты знаешь, сколько стоит «порш»? Как десять наших «Жигулей»! — Она помолчала, производя в своей рыжей головке вычисления, и поправилась: — Даже больше — как сто «Жигулей»!

Она встала из-за стола, невесомо села мне на колени и положила руки на мои плечи. Посмотрела пьяно и нежно.

— Ты не думай, я не пристаю к тебе. Просто мне хорошо, что ты приехал…

Я сказал, что ничего такого и не думаю. Сиди, пожалуйста, если хочется. А сам подумал: вот он, западный феминизм, в его неприкрытых формах. Хочет — водки выпьет, хочет — на колени мужику брякнется. Следовало попридержать даму за талию, но я сидел, как истукан. Можно сказать, боролся с феминизмом.

— Я так от них устаю. — Катька поднялась, и ее шатнуло. — Поговорить не с кем… Скоты, сквалыги… И этот трус Эрик, его жена… «Ты эстонская потаскуха! — кричит. — Хочешь отобрать у меня мужа, взять всё готовое! Убирайся к своим коровам!»

— Но ты его, наверное, любишь?

— Уже не люблю. Он бросил меня ночью у закрытой дачи и уехал с женой. Трусливый ссук! Кобель! Я десять километров шла босиком — одна туфля осталась в доме. А он уехал в машине. Да в Эстонии ни один хуторской парень так не поступит. Сейчас, говорит, что жена решила завести ребенка… Он не должен ее взволновывать.

— Н-да, — сказал я.

А что еще скажешь…