Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Я попытался рассказать о себе. Мика понимающе кивала. Катрин переводила. Студенты листали книги, рассматривали смешные иллюстрации Сереги Лемехова и хихикали.

Катька гордо улыбалась и одобрительно подмигивала мне. Книгу мою — я уверен — она не читала. Несколько раз звякал дверной колокольчик, и в магазин осторожно заходили новые покупатели. Катька жестом приглашала их к нашему кружку и шепотом поясняла, что происходит. Студенты и Мика на правах старожилов задавали мне вопросы. Одна девица, наиболее заморенная учебой, заглядывая в блокнотик, спросила, страдал ли я от цензуры и Ка-гэ-бэ. Спросила по-русски, но Катрин перевела, чтобы всем было понятно.

Стало тихо.

Врать не хотелось. Я молчал, вспоминая свою бестолковую жизнь и отдельных чудаков, с которыми сталкивался в редакциях. Как было дело, в двух словах не расскажешь. Диссидентом я не был — это уж точно. Мутило от многого, но когда умер Брежнев, я огорчился… И Горбачёва принял поначалу всей душой.

Мика щелкнула пальцами, привлекая мое внимание, и демонстративно выключила диктофон. Дескать, дальше нашей компании ваши признания не разойдутся. Студенты со свирепой подозрительностью оглядели пришедших после них посетителей. Все напряглись.

Я молчал, как истукан.

— Но ваши книги появляться только при Горби… Горбачёв, — ласково подсказала Мика.

— Я бы не хотел отвечать на этот сложный вопрос, — замялся я.

Публика понимающе закивала, переглядываясь. В том смысле, что автор опасается агентов КГБ даже здесь, в Швеции. Может, он и прав…

Были и еще вопросы. Кто из современных русских авторов вам больше всего нравится?

Я назвал. Тишина. Не знают таких.

— А кого вы знаете? — спросил я.

Мне назвали московскую обойму из пяти фамилий. Нет смысла ее повторять — даже не умеющий читать, слышал эти имена. Здесь считается, что это наша современная литература.

— А еще кого знаете? — допрашивал я. — Братьев Стругацких знаете? Фантастов?

Не знают…

Вот они, парадоксы единого культурного пространства! Духовные лидеры нескольких поколений русской интеллигенции — а будущие филологи-слависты о них даже не слышали.

— Виктор Конецкий?

Общее пожимание плечами.

Какого-то стебка-постмодерниста изучают, а о Конецком не слышали. О чем с этими славистами говорить… Назвал еще пяток фамилий — мимо. По-житейски это понятно — раньше такие ходы назывались культурным обменом по линии Союза писателей.

Сейчас проще.

Пригласили шведских переводчиков в Москву, свозили на дачу, выпили в бане, собрали свою тусовку из нескольких человек: «Вот прекраснейший писатель! Его семь лет не печатали при коммунистах! А этого пятнадцать! Огромный талант, огромнейший! Главы из его повести „Радио Свобода“ передавала. А это — гений самиздата! Его многопудье ждет своего времени. Вот этот суровый господин с бородкой — мученик андеграунда! Это — тайный участник диссидентского движения. Он один рассказ три года писал, шлифовал, отделывал, но КГБ при обыске изъяло. Второй он проглотить успел… Остальные он в голове носит — видите, какой череп вспухший?»

Долго ли бедным шведам голову заморочить. Про кого больше шумят — тот и гений! Не могут они десяток литературных журналов, выходящих у нас в месяц, осилить. Хоть тресни, не могут — в Швеции, насколько мне известно, всего пятеро профессиональных переводчиков с русского языка. А книг сколько выходит? Что им в уши вложат, то они и переведут. А что переведут, о том критики и напишут, то студентам и предложат для изучения.

Я и сам первые годы перестройки пребывал в некотором мороке от чтения андеграунда. Читаю рецензию — новый Гоголь явился! Нахожу журнал или книжонку — спотыкач какой-то, как говорил водитель бортового «камаза» Коля Максимов. Читаешь и спотыкаешься. Снотворное прямого действия. Без будильника десяти страниц не осилить. Либо стеб, понятный десяти мальчикам ближнего окружения, либо герметизм, никому, кроме автора, не понятный. Сидит под одеялом и пукает: «Не нравится тебе мой запах — и хрен с тобой! Я не для тебя пукаю — для себя!».

Читаешь «Литературную газету» — десять новых имен, и все как бы гении: работают в необычной манере, полный контраст с соцреализмом…

Я в то время, как доверчивый дурак, все пытался сыскать-прочитать, о чем критика писала. А потом плюнул и стал старые вещи перечитывать…

Хотя некоторые новации производили впечатление… Особенно возвращенная проза.

Шведам-филологам я обо всем этом говорить не стал.

Но за литературу нашу обидно…

Меня спросили, много ли платят писателям в России. Я сказал, что раньше платили значительно больше. После первой своей книжки, выпущенной в Москве, я бросил работу и заставил сделать то же самое жену. Почти год мы жили на гонорар. После второй книжки я спижонил и сразу купил машину, продолжая недолго манкировать службой. А вот с третьей книжки, которая была в два раза толще, чем две предыдущие, я только смог отремонтировать «Вольво», которую когда-то выиграл в рулетку на пароме «Анна Каренина», и заткнуть некоторые финансовые дыры.

— В рулетку? — воскликнула Мика. — Вы игрок? Расскажите!

5. Как надо выигрывать в рулетку