Петербургские очерки

Но имя князя Александра Федоровича перейдет к потомству с заслуженным позором не потому лишь только, что он комиссию прошений превратил в конюшню III Отделения, но еще и потому, что он уже тридцать лет исполняет должность инквизитора. Всякий раз в течение этих тридцати лет, как Николай I, Александр II или тайная полиция хотели придать какому-нибудь делу ход беззаконный, хотели произвести какое-нибудь следствие не на основании порядка, законом предписанного, всякий раз беззаконное исполнение прихоти их возлагалось именно на того самого сановника, который поставлен в России на охранение справедливости и на стражу закона: возлагалось на статс-секретаря, состоящего у принятия прошений, на высочайшее имя приносимых. Подобное явление можно встретить лишь при дворе петербургском, дворе монголо-немецком, и любопытнее всего то, что ни Николай I, ни Александр II никогда и не понимали даже ни безобразия, ни глупости этого образа действий их! А Голицын тем пользовался, чтобы выказаться и выслужиться, и с рабским усердием исполнял гнусную должность инквизитора. Лишь только в каком бы то ни было уголке обширной России ни проявился какой-нибудь факт, почему бы то ни было неприятный влиятельным при дворе лицам, князь Александр Федорович, невзирая на свои уже преклонные лета, готов в угождение государю и лицам влиятельным при дворе скакать сломя шею в тот уголок России, где можно инквизиторствовать. Прискачет и давай арестовывать, тянуть к допросам, разыскивать, допрашивать, пытать. Для него губить людей составляет какого-то рода наслаждение: сколько юношей лишились всей своей будущности, сколько семейств предано на жертву страданиям для того, чтобы статский советник 1831 года был в 1864 году действительным тайным советником, членом Государственного совета и Андреевским кавалером! Когда взглянешь на эту физиономию, глаза которой никогда прямо ни на ком не останавливаются и взор которой ходит кругом, как бы избегая чужого прямого взгляда; когда слышишь эту речь медоточивую, этот голос, употребляющий все усилия, чтобы казаться как можно более мягким, и вместе с тем вспомнишь все прошедшее этого человека, все его отвратительное прошедшее, его низость, его бездушие, длинную вереницу лиц, коих будущность он разбил, тогда звезды, напяленные у него на груди, поистине кажутся как бы составленными из слез человеческих.

Когда в 1857 году правительство решилось на реформы, то Голицын сперва сильно упал духом: он сделался грустным, печальным и боялся, что его влияние совершенно сгинет. Но царская дворня имеет в нем слугу слишком усердного и слишком раболепного, чтобы оставить его своей столь влиятельной поддержкой. Царская дворня хорошо знала, что при бесхарактерности и неспособности Александра II царствование этого государя будет постоянным колебанием политического маятника то вправо, то влево; что Александр II шагнет вперед и начнет пятиться, еще шагнет вперед и, испугавшись, бросится в сторону; она знала, что час Голицына еще пробьет — и час этот пробил. В 1860 году изобрели в Харькове какую-то мнимополитическую историю; по ложным доносам арестовывали студентов, и Голицын был послан туда для производства следствия^{72}. Весной 1862 года в Петербурге произошел значительный пожар, оказавший столь огромную услугу партии стародуров, которая тотчас спешила выдумать, будто поджоги имели источник политический. Порядочные люди и с первого раза не поверили подобной нелепости, зная весьма хорошо, что пожары в России дело самое обыкновенное и даже самое понятное при обилии деревянных построек, при небрежности в обращении с огнем и при могуществе в России бедственного авось. Но что же сказать теперь о правительстве, которое, наклепав на честных людей клеветами в мнимом поджигательстве, воспользовалось этим случаем, чтобы избавиться от тех, которые ему почему-либо не нравились? Что сказать о правительстве, которое наполнило Петропавловскую крепость и тюрьмы людьми невинными; обвиняет их в небывалых преступлениях; держит по целым месяцам без допросов; потом при допросах отвергает оправдания самые справедливые и умышленно старается раздражать несчастных узников, чтобы довести их до какой-нибудь неосторожности, до какого-нибудь резкого выражения, вызванного томлением и страданиями двухгодового заключения? Для приведения в исполнение этого гнусного предначертания нужен был инквизитор опытный, бессердечный, чуждый всякому человеческому чувству и проникнутый самым непреоборимым желанием угождать стародурам: председательство в инквизиционной комиссии поручено князю Александру Федоровичу Голицыну, и он в пей по-своему распоряжается, в рабскую угоду своим покровителям, назло справедливости, наперекор совести. Имя этого человека, весьма хитрого, вкрадчивого, по недальнего умом, злобного душой, совершенно безразборчивого в средствах к достижению честолюбивых целей своих, имя этого человека перейдет к потомству заклейменным проклятиями современников, проклятиями вполне заслуженными.